ОГОНЬКИ

Поздний летний вечер в курортном городке. Кафе со столиками на открытом воздухе, практически над самым пляжем, откуда прекрасный вид на море с лунной дорожкой. Мы не пошли в соседний ресторанчик, где зал переполнен, где звучит музыка и танцуют. Мы пришли именно сюда, чтобы с бокалом красного вина посидеть в тишине, полюбоваться ночным морем, звёздами, дальними огнями и послушать шуршание набегающей на песок волны.

По левую руку от нас яркие огни кафешек, ларьков и всевозможных развлекательных заведений теснятся, напирают друг на друга и сужающейся гирляндой уходят в перспективу, повторяя очертания берега и постепенно превращаясь в мутное зарево у самого горизонта. Остальное пространство вокруг – это горы, небо и морская гладь, подсвеченные фонарём восходящей луны.

В темноте моря, далеко-далеко, на островке, который и днём-то почти не виден с берега, а ночью и подавно, мигает маяк. Его мерцающий огонёк слабый и такой же светленький, как и те, которыми усыпано всё побережье; но на фоне окружающей черноты единственный и поэтому хорошо различимый. Три размеренных проблеска, несколько секунд темноты, снова три проблеска, и снова темнота. Островок под маяком необитаем, мал и невысок. На то, что островок есть, и указывает плывущим по морю кораблям огонь маяка. Кто-то нам говорил, что если ночью смотреть на этот же маяк со стороны моря, то виден будет красный огонь, а если сдвинуться чуть-чуть вбок, то и зелёный. Так ли это – не знаю. Может быть, для моряков и пароходов маяк приберёг что-то более интересное, но мы, глядя на него с берега, видим только повторяющееся мигание обыкновенной белой лампочки.

Разные мысли могут прийти в голову, когда у тебя созерцательное настроение и ты полностью отдалён от повседневной суеты: об одиноком маяке, о дальних странах, о том, что где-то там, где зарево огней, тоже стоят столики у моря, и там веселятся и отдыхают совершенно незнакомые тебе люди. Не исключено, что кого-то из тех людей ты когда-то видел, даже здоровался, а с прочими никогда раньше не сталкивался и в будущем никогда не столкнёшься. Но они рядом. Со своими радостями, надеждами, заботами, они существуют: кто-то поблизости, кто-то в других городах или даже на других континентах. Они живут своими жизнями, независимо от нашего к ним интереса или равнодушия, точно так же, как существуем и мы, как существуют сами по себе разбросанные по планете тысячи островков, заметные иногда лишь благодаря маленькому огонёчку в ночи.

Мысль о том, что люди и людские судьбы в чём-то схожи с огоньками, не нова. Огоньки, как и люди, яркие и не очень, маленькие и большие, одинокие и собранные в разноцветные букеты, танцующие и неподвижные, переливающиеся цветами радуги, иногда искрящиеся, а иногда «ушедшие в себя» и словно задёрнутые шторками. По-всякому бывает. Грустно, когда огонёк не светится вообще. И совсем уж нехорошо, когда вместо света – копоть и пачкотня.

Ну да ладно. Вернёмся за наш столик.

Слушайте, какое же удовольствие сидеть в таком месте в такой вечер. А аромат юга! А морская даль! А лунная дорожка у подножья спящих гор! А-а, вы смотрите на маяк? Чем же он вас так приворожил? Три проблеска… да, да. Три проблеска.

В таком случае пригубите вино. И покуда вы продолжаете наслаждаться морским пейзажем и более настроены слушать, нежели поддерживать беседу, я постараюсь развлечь вас рассказом о таких же трёх «огоньках»: о трёх необычных людях, мелькнувших, подобно коротеньким вспышкам, и растворившихся в человеческом водовороте. Не возражаете? Вот и отлично.

Сразу же оговорюсь: люди, о которых пойдёт речь, никоим образом друг с другом не связаны, и встречи с ними произошли в разное время и в совершенно разных местах. Тем не менее, в чём-то они рядом. И в чём-то так же притягательны, как три неразлучных проблеска вот этого маяка.

Первый из трёх «огонёчков» мелькнул много лет назад, в такую же летнюю пору, а местом его короткого свечения была знойная степь и берег реки, где неподалёку от родника и старой ивы аккуратными рядами расположился палаточный городок студентов – участников археологической экспедиции.

Незнакомец, как и положено проблеску, появился из темноты ночи.

Перед тем, как он был замечен, в ранний рассветный час по соседству с одинаковыми красно-жёлтыми пирамидками палаток проснувшееся население лагеря обнаружило нечто такое, что, по выражению студентов, поначалу идентификации не поддавалось. «Нечто» одновременно походило и на раздавленную собачью будку, и на так называемую «халабуду» – домик, построенный играющей детворой из подручных материалов и всевозможного хлама. При внимательном рассмотрении это «нечто» оказалось миниатюрной брезентовой палаткой, не одноместной даже, а скорее на полчеловека, перекошенной, трухлявой и до невозможности драной, словно её всю ночь волочила по земле и трепала свора собак. Владелец оскорбляющей упорядоченность лагеря палатки – а в том, что это именно он, сомнений не было – стоял чуть поодаль у родника и умывался, используя пластиковую бутылку с водой. Внешний вид незнакомца был прямым продолжением вида его временного жилища: маленький и сухенький, небритый, торчащие во все стороны жидкие перья соломенных волос, выжженная солнцем до коричневого цвета кожа. Нижняя часть его одеяния некогда носила название джинсов и, судя по плачевному состоянию, пошита была едва ли не во времена освоения Дикого запада. Верхняя часть – футболка, изначально окрашенная в малиновый цвет, но такая же ветхая, с потёртым воротом и выгоревшими от пота пятнами под мышками и на спине. Что касается возраста пришельца, то его неопределённость укладывалась в рамки лет приблизительно от тридцати до пятидесяти.

Заметив внимание руководителей лагеря к присоседившейся подозрительной палатке, человечек подошёл, смущённо улыбаясь, со всеми поздоровался, представился, сообщив, что его зовут Дмитрий и, упреждая вопросы, очень связно и вежливо объяснил, что здесь он ненадолго, приехал к археологам всего лишь на один день для того, чтобы кое с кем переговорить, а палатку на отшибе ставить побоялся, опасаясь, как бы в отсутствие хозяина её не обворовали. После объяснений незнакомца стало понятно, что человек он хотя и странный, но вполне интеллигентный и угрозы не представляющий. Конечно же, ему разрешили остаться и даже, пожалев, пригласили к завтраку, когда заметили, что он начал в одиночестве сооружать очаг для кипячения воды. Студенты тут же между собой окрестили его палатку «заплаткой», а самого оборванца – «хитрый Дмитрий», но общаться не пытались, за спиной отпуская шуточки по поводу функциональности дырявого домика.

Каково же было их удивление, когда «хитрый Дмитрий», собираясь на встречу с экспедиционным начальством, извлёк из «заплатки» новенький дорогущий металлоискатель с дисплеем и, стараясь скрыть его от чужих глаз, быстро обмотал тряпкой. С ним он и удалился, в другой руке держа плоский обшарпанный чемоданчик. В течение дня Дмитрия никто не видел. С кем он встречался, где побывал, что делал, так и осталось невыясненным. Зато все увидели, и не просто увидели, а сбегались посмотреть на техническое чудо: свежую модель металлоискателя, с которым в этот день два преисполненных достоинства научных работника обходили территорию раскопок и проверяли отвалы, время от времени вынимая из влажных комочков земли то старинную монетку, то наконечник скифской стрелы.

Собственник технического чуда вновь объявился в лагере ближе к полуночи, когда большинство студентов уже улеглось спать, и только несколько человек продолжали сидеть с гитарой, позёвывая, у догорающего костра. Осведомившись, не помешает ли, он присел напротив молодёжи и попросил позволения передать ему гитару. После чего, к возрастающему любопытству студентов, вполне профессионально наиграл на гитаре своеобразное попурри – несколько популярных мелодий. Лёд был окончательно растоплен, и начались расспросы. Беседа у костра затянулась надолго, далеко за полночь, и оказалась настолько интересной, что сразу же стоит упомянуть восторженность, с которой её участники делились наутро своими впечатлениями.

Слово за слово, с желанием пообщаться и не уходя от вопросов наивных, умных и даже «с подковыркой», причём с первого же: а настоящий ли он археолог, – совсем не хитрый Дмитрий начал повествование, вразнобой приоткрывая то одну, то другую страничку своей необычной биографии. И перед ночными слушателями постепенно проступила, наполняясь красками и деталями, удивительная картина жизни удивительного человека.

Воспроизводить всю беседу в подробностях не стану, это заняло бы слишком много времени. Но то основное, что поведал о себе мой первый «огонёк в ночи», стоит вашего внимания. Начну с главного: он не был ни археологом, ни дипломированным специалистом-историком, однако с раскопками и археологией связан был напрямую. Он был «чёрный копатель». Да, да, вы не ослышались. Чёрный копатель. При этом «копатель», не имеющий никакого отношения к тем циничным криминальным структурам, которые занимаются данным промыслом исключительно ради наживы. Не был он и альтруистом и, что стало понятным из его же рассказа, в финансовой стороне своей деятельности проявлял рациональность, хотя разбогатеть так и не сумел. До того как появиться в лагере студентов, Дмитрий, оказывается, около месяца провёл в полном одиночестве где-то в степи, в известном лишь ему одному месте, спрятав палатку в зарослях кустарника и на свой страх и риск занимаясь раскапыванием стародавних не то поселений, не то захоронений. Диковатый вид, в котором он предстал перед нами, отчасти этим и объяснялся.

Дорожка же к нынешнему его занятию начала протаптываться ещё в подростковые годы, когда книжное увлечение всякого рода древностями и поисками пиратских кладов привело Дмитрия к тому, что карманы брюк и ящики письменного стола мало-помалу наполнялись найденными во время прогулок ржавыми пуговицами, осколками керамики, старыми коваными гвоздями и прочими «сокровищами». Кому-то это могло показаться собиранием мусора, кому-то трогательной частичкой детства, но даже самому собирателю не могло прийти в голову, что с годами занятие это превратится в потребность, в горение, в страсть, причём в страсть всепроникающую, полностью подчинившую себе и определившую весь смысл его земного существования. Страсть к поискам и кладоискательству не развилась до степени безумия – как доверчиво признался сам Дмитрий: «слава Богу, сумасшедшим я не стал», – но кардинально перекроила судьбу, с каждым годом поглощая всё больше и больше времени. Он успел получить высшее образование, работал, имел неплохой заработок, но работу бросил. Какое-то время был женат, но жена бросила его. Более всего в рассуждениях Дмитрия поражало отчётливое понимание им отклонений и изменений, которые произошли и продолжали происходить в нём самом.

На вопрос, а не боится ли он в одиночку ночевать в чистом поле, Дмитрий ответил ровно и просто: «Ночевать – нет, не боюсь. А то, что я могу погибнуть прямо в степи, я знаю». В числе его ночных откровений было и упоминание о том, как его дважды, выследив, избили и ограбили. Были сетования на то, что очень не хватает друзей, с которыми мог бы делиться своими восторгами от находок. И о чём бы его ни спросили, ответы рассказчика были предельно точны и незамысловаты, речь текла открыто и легко, без тени смущения и горести, оттого ли, что он всё давным-давно пережил и перестрадал, либо оттого, что кроме всеобъемлющего увлечения уже ни одна из житейских тем не могла более задеть за живое, всколыхнув эмоции. Глаза Дмитрия засветились ярче лишь тогда, когда его спросили, а есть ли у него с собой что-то такое, что он мог бы показать. Видимо колеблясь, он молча оглядел собеседников, затем встал и шагнул в темноту.

То, что случилось потом, стало венцом ночной беседы у костра. Дмитрий вернулся не сразу, а минут через пять, со стареньким потёртым чемоданчиком и, присев поближе к огню, положил его на колени. Немногочисленные слушатели сгрудились вокруг, и Дмитрий открыл крышку. Могу с уверенностью сказать, что до этого момента ни один из присутствующих студентов-историков большего потрясения в своей жизни не испытывал. В чемоданчике, отделённое друг от друга холщовыми тряпицами, лежало то, что могло составить гордость любой музейной коллекции, то, о чём руководители археологической экспедиции могли только мечтать, да и то по итогам не одного, а нескольких успешных сезонов. Здесь были зелёные бронзовые наконечники топоров в великолепном состоянии, серебряные витые браслеты, кольца, серьги, подвески, медное зеркало, резные заколки, терракотовая статуэтка, букрании, монеты… Единственное, чего в чемоданчике не было – это украшений из золота. Невероятным казалось то, что все эти предметы можно было потрогать, подержать в руках, почувствовать, как они прикасаются к ладоням, точно так же, как они прикасались к ладоням их владельцев две или даже три тысячи лет назад. На лице Дмитрия играла улыбка, глаза сияли от счастья.

Вы спросите, что было дальше? Ровным счётом ничего. Наутро рядом с палаточным лагерем не было уже ни грязной «заплатки», ни её хозяина. Они исчезли так же внезапно, как и появились. Растворились во тьме ночи задолго до рассвета, забрав с собою всё неразгаданное и недосказанное.

Наше персональное суждение о конкретном человеке, о том или ином событии, книге, учении всегда будет носить налёт субъективности. Долю субъективности увеличивает ещё и тот факт, что у каждого предмета есть сторона лицевая, хорошо освещённая, а есть и скрытая, не так ли? Как и у нашего маячка, зелёное и красное свечение которого, при всём желании, со стороны берега увидеть не получится. Вот потому-то, распрощавшись с первым «светлячком» и переходя к описанию следующей встречи, мне не хотелось бы получить упрёк в однобокости, ведь задачу предъявить развёрнутую характеристику я сейчас и не ставлю, показывая не многогранность, а всего-навсего коротенький проблеск даже менее заметного, чем предыдущий, огонька.

Второй «огонёчек» возник сначала в виде звука.

На широкой лестничной площадке, на третьем этаже больничного корпуса, там, где между стеклянной дверью и окном установлен кофейный аппарат, двое мужчин в байковых полосатых пижамах замерли в одинаковых позах, удерживая каждый в правой руке наполненный картонный стаканчик. Прервать разговор их заставило идущее снизу нарастающее кряхтение и оханье. Через несколько секунд на изгибе лестницы показался объект, от которого это кряхтение исходило. Старательно преодолевая ступеньку за ступенькой, одним рукавом придерживаясь за перила, а другим опираясь на толстую кривую ветку, по лестнице поднималось ярко-синее женское пальто. Сопящая седая голова над воротником пальто была, однако, мужской и выглядела облаком пегой шерсти с оттопыренными ушами и большим красным носом в центре. Осилив последнюю ступеньку, пальто шагнуло к мужчинам и остановилось, взяв ветку в обе руки и чего-то выжидая. Из облака волос глядели на мир источающие радость и дружелюбие ясные старческие глаза. Сопение внезапно прервалось кратким скрипучим сообщением:

- А мне аппендицит вырезали.

Мужчины переглянулись и, как по команде, выпили по глоточку кофе.

- Замечательно. Вам уже разрешили ходить?

Голова кивнула. Глаза старика ласково рассматривали лица мужчин.

- Дедушка, хирургия на этаж ниже. Или вам тут кто-то нужен?

Голова подумала и, сделав отрицательное движение, снова заговорила сиплым булькающим голосом:

- Меня полиция отпустила и сюда привезла.

Мужчины переглянулись повторно, и один из них, почесав затылок, предложил:

- Дедушка, вам стаканчик кофе сделать? Будете?

Голова снова подумала и снова сделала отрицательное движение.

- Дедушка, вы извините, а вот это пальто… кто это вас так вырядил?

Старик слегка нагнулся, засопел и засвистел носом, оглядывая синие рукава.

- Наташа подарила. Уборщица. На первом этаже, в приёмном отделении. Чтобы холодно не было.

- А-а, вот оно что. А что вы в полиции делали?

- Я счётчик открутил в подъезде, – проскрипела голова. – Они меня забирают, а потом отпускают.

- Ого! Вот это номер! А не поздновато ли в вашем возрасте счётчики откручивать?

В глазах старика появилась растерянность. Он засопел громче и заморгал.

- Я не смог открутить. Не получилось. Соседи вышли.

- Ой, дед, дед… Дом-то у тебя есть?

- Есть.

- А дети?

- Нет детей, – старик затих и оглянулся по сторонам, словно пытаясь кого-то обнаружить. – И Танечки нет… – произнёс он едва слышно.

- Весёлая история. Это что ж вы? Один на белом свете?

Голова кивнула. Глаза старика на какое-то время погрустнели, затем приобрели прежнее выражение и опять засветились доверием, излучая тепло и ласку.

Один из мужчин что-то шепнул на ухо товарищу, тот кивнул головой, поставил стаканчик на подоконник, сказал: «я сейчас», и на минуту покинул лестничную площадку. Вернулся он с пачкой печенья и литровой коробкой апельсинового сока.

- Дедушка, возьмите, пожалуйста. Это вам. Пригодится.

В попытке высвободить руки пальто закряхтело и зашевелилось.

- Клава! Клава! – Снизу лестницы раздался пронзительный женский крик. – Он здесь! Вот он!

В белых халатах, раскрасневшиеся и встревоженные, наверх к мужчинам спешили две пышнотелые санитарки из хирургического отделения.

- Да разве так можно, дедуля? Мы вас по всей больнице бегаем, ищем! Вам же доктор лежать сказал. А если швы разойдутся? Извините (это мужчинам). Ишь, путешественник нашёлся! То был во двор убежал, а теперь по этажам гулять отправился. О! Он уже и подношение получить успел! Пойдёмте, дедушка, давайте палочку, пойдёмте. Только тихонечко…

Высказав то, что требовалось высказать в данной ситуации, санитарки подхватили старика под руки и, ступенька за ступенькой, бережно повлекли его на второй этаж в хирургическое отделение.

Огонёчек погас.

Примерно через неделю мне довелось увидеть «синего дедушку» ещё раз из окна своей палаты. Солнечным осенним днём старик с той же веткой-клюкой стоял под деревьями в сквере больничного двора. Стоял бьющим в глаза пятном на золотистом ковре из листьев, стоял неподвижно и долго-долго глядел, подняв голову, в такое же ярко-синее, как и подаренное пальто, звонкое осеннее небо.

Больница – словно многолучевой перекрёсток судеб, и рассказ о том или ином пациенте можно было бы продолжить, тем более, что ни в одном другом месте люди не бывают так беззащитны и открыты друг перед другом. Только вот «огоньки» здесь в подавляющем большинстве своём горят намного ярче и сообща составляют красочное панно, вблизи которого крохотные искорки попросту теряются. Так что не будем отклоняться от темы.

Насколько похож третий «проблеск» на предыдущие два, судить оставляю вам.

От предыдущих он уже отличается тем, что, во-первых, длительное время пребывал у всех на виду, а во-вторых, что достоверно известны его имя и фамилия. Хотя фамилия, даже если я назову её, вам совершенно ничего не скажет. Фамилия как фамилия. Обосновался и обитал этот «огонёк» в самом центре крупного города. Чаще всего его можно было заметить сидящим на ажурной скамеечке под стройной голубой елью в парке у главного проспекта. Если кто-то из горожан обращал на него внимание и изредка упоминал в разговоре, то называл не иначе как «Дед Мороз». Прозвище было точное и объяснялось не возрастом, а разительным сходством его общего вида с образом сказочного персонажа. В наличии имелось все необходимое: солидная стать, окладистая борода, шапка, зимой и летом длиннополая шуба (не белая, правда, а цвета… ну, в общем, не белая), лежащий рядом на скамеечке объёмный мешок, плюс ёлка на заднем плане. И, конечно же, походка. Собственно, походка и придавала этому человеку окончательную «дед-морозовскую» узнаваемость. Когда он перемещался по улице, то двигался точно так, как полагается шагать новогоднему Деду Морозу: в шубе, распрямив спину, не торопясь, широким уверенным шагом, с посохом в правой руке и мешком, переброшенным через левое плечо. Осознавал ли он сам эту схожесть? Мне кажется, что таким вопросом он и не задавался. Кем он был в своей прошлой жизни, до того как превратился в бездомного бродягу, я узнал случайно и совсем недавно, хотя со времени его пребывания в нашем городе прошли годы.

Далеко не каждому могильщику дано быть философом, и не каждому бродяге – поэтом. «Дед Мороз» был редчайшим исключением: он был поэтом, коим-то образом не растерявшим способности сочинять и декламировать довольно неплохие стихи. С его положением и внешним видом эта особенность совершенно не вязалась. Но факт остаётся фактом: в памяти «Деда Мороза» хранились стихи, и он читал их – иногда в знак благодарности в кафе, где его угощали обедом, иногда – просто так, по просьбе людей, не побоявшихся подойти и обратиться к нему прямо на центральной площади. Бывало, находились легкомысленные шутники из молодёжи, которые, подхихикивая, просили его прочитать стихи и при этом, продолжая давиться от смеха, записывали видео на камеру мобильника. Это было непорядочно, но, как ни странно, именно благодаря таким записям на задворках интернета сохранилось несколько кадров, запечатлевших облик автора и звучание его голоса.

Удивительным в жизни «Деда Мороза» было ещё одно обстоятельство: он прилюдно заявлял, причём, неоднократно, что перекочевал в среду бездомных сознательно, с целью привлечь внимание общества к их проблемам. Лукавил он при этом или не лукавил, но что ни говори, а повод пожертвовать собственным благополучием основательный. Только вот в какой степени добился он поставленной цели и добился ли вообще – остаётся вопросом. Но, как бы там ни было, в своём новом качестве поэт не просто существовал – он продолжал жить свободной жизнью, не считая её ущербной. Он был заметен, он был выразителен и этим довольствовался.

Иногда всего один жест, нечаянно брошенная фраза, привычка или поворот головы говорит о человеке гораздо больше, чем пространное повествование. Для «Деда Мороза» таким характерным штрихом было чтение газет.

В громадных разбитых ботинках, в наверченных на ноги вместо носков рыхлых обмотках, в расстёгнутой шубе, из-под которой выпирал наружу слой неопрятных кофт и свитеров, с крошками хлеба, застрявшими в бороде, «Дед Мороз» каждое утро сидел на лавочке троллейбусной остановки, завтракал и читал газету. По проспекту в обе стороны летели машины, на остановке менялись люди, подъезжали и отъезжали маршрутки, а он, совмещая несовместимое, гордо восседал над суетой в потрясающе благородной позе, держа перед собою широко развёрнутый газетный лист. В эти минуты он был великолепен! Он словно светился и притягивал к себе взоры людей примерно так же, как сейчас привлекает ваше внимание огонь маяка.

К сожалению, батарейка в фонарике не могла быть вечной, заряд её закончился, и в один из слякотных зимних дней этот огонёчек потух навсегда.

Три необычных проблеска вдали от скопища огней.

Кто-то их заметит, кто-то забудет. Нужно их свечение или не нужно? Кому они горят? Служат ли ориентирами, или просто так, случайно зажглись, случайно погасли…

Давайте-ка наполним бокалы. Сегодня был чудесный день. И какое чудесное его продолжение. Какая красота вокруг: море, шелест волны, луна… так бы сидеть и сидеть, и никуда уходить не хочется. Мигает маяк. Увы, через несколько дней наш отпуск закончится, и мы вынуждены будем покинуть гостеприимный берег. За этот столик придут другие. А маячок будет мигать всё так же изо дня в день: три размеренных проблеска, несколько секунд темноты и снова три проблеска…

Куцев Евгений