Особая Конституция

Прошлое – чужая страна,
там всё по-другому.        

Лесли  Хартли   

то перед сном моя мама любила мне говорить:
– Спи, сынок, и ни о чем не думай.
Я поворачивался, как правило, на правый бок и думал о том, что ни о чем не надо думать.
Порой, когда мне не спалось, я подходил к окну и подолгу вглядывался в ночное безоблачное небо, пытаясь поразить какую-нибудь звезду.
Иногда мне это удавалось, и она падала. Иногда нет, и я переносил свою попытку на будущее.
Жизнь рыбаков, ведущих промысел в океане, часто напоминала мне мой небосвод.

Когда-то Саша Комшин – один из самых молодых и талантливых балтийских капитанов – сказал мне:
– Рыбаки, Михалыч, сидят на берегу деревенской речки с удочкой в руках. Мы же – охотники, и не иначе. Вот только цель нашу можно увидеть лишь тогда, когда она уже поражена.
А все эти суперсовременные электронные ящики фирмы Furuno – в основном лишь бизнес.
Без особого чутья на мостике делать нечего.
Александр Николаевич имел удивительное чутьё и был прирожденным рыбаком-охотником.

Нет необходимости описывать в этой главе все тонкости рыболовного промысла, но об основных принципах лова не упомянуть нельзя, поскольку без этого соленое повествование опреснеет.
Ихтиология – довольно своеобразная наука, являющаяся основой рационального использования рыбных ресурсов, ну а сама рыба – исключительно чувствительное существо, мгновенно реагирующее на состояние воды, изменение температуры, шумы, вибрацию, течения, структуру морской фауны и т.д.
Все водные районы земного шара разделены на определенные промысловые зоны – большущие и малые, нейтральные и принадлежащие отдельным государствам, прибрежные и спорные (например, зона Намибии).
Вид промысловых варьируется в зависимости опять же от района, а на вылов определенного количества рыбы стране или частной компании выдается квота согласно Международной Конвенции государством, в чьих территориальных водах ведется лов.
СССР обладал крупнейшим в мире рыбопромысловым флотом, направляя в отдельные районы до двухсот рыболовных траулеров, самый мощный из которых лишь за один подъём мог вытянуть в трале более 60 тонн рыбы.

Траулер – промысловое, а не транспортное судно, поэтому много груза на борту оно держать не могло, также как и не было возможности постоянно возвращаться в порт, порой за тысячи миль для сдачи груза –   терялось много времени и средств.
Вот почему рыба сдавалась прямо в море на транспортные суда-рефрижераторы, которые доставляли груз по назначению, а траулер снова уходил на охоту, продолжительность которой в среднем была 5-6 месяцев без захода в порт.*

*Здесь следует упомянуть о существовании  судов, где производство и транспортировка по-возможности совмещались - так называемых  ПТР - производственно-транспортных рефрижераторах. В Мурманске их называли “художниками“. Суда голландской постройки начала шестидесятых “Ван Гог”, “Сказочник Андерсен”, “Ван Дейк” отчасти выполняли вышеуказанные функции. Однако, в силу ограниченности объема трюмов и отдаленности промыслового района, они были не способны взять на борт всю рейсовую продукцию и также вынуждены отгружаться в море, теряя драгоценное время.

Провизию, топливо, запчасти, почту и т.д. доставляли уже на промысел. Лов продолжался, как упоминалось выше, в отдаленных районах от родного порта, до которого порой было необходимо добираться месяц - полтора.
Срок довольно длительный, и гонять суда на такие расстояния было невыгодно и расточительно.
Поэтому базы океанического рыболовства арендовали в близлежащих к районам промысла государствах отдельные причалы или клочки земли, куда заходил основательно потрепанный траулер после завершения промысла.
Там же держали и небольшую ремонтную организацию с персоналом – РПК (ремонтная подменная команда).       
Основной же экипаж доставляли чартерным авиарейсом в Москву и далее – в порт приписки судна. 

Только тот, кто не имеет понятия о работе на море, рискнет провести параллель между моряками Торгового флота, на 95% занимающимися грузоперевозками и рыбаками-промысловиками (“охотниками” – А.К.). Скорее всего, линии жизни и деятельности этих людских категорий пересекаются лишь однажды – в океане, поскольку и те и другие там работают. На этом подобие и заканчивается.

Моряка еще возможно как-то воспринимать на берегу (особенно если он не моряк, а одно название), объяснить его поступки, тоску и радости, желания, наконец.
А кто поймет поведение рыбака и оценит его труд?
Это оценит только рыбак или, хотя бы, побывавший на промысле.
Постоянная качка, 12-ти, а  порой даже 16-ти часовой рабочий день безо всяких отгулов и выходных, оторванность от близких, никакого комфорта, лишь рыба, рыба и снова рыба – вот профилирующие стадии их жизни.
Не будем разглагольствовать о психологии, образе мышления, стрессах, авариях и поломках – это ни к чему и должен понимать каждый.
Но вот чего можно требовать от здорового бугая, который за полгода кроме рыбы ничего и не видел, не слышал и не ощущал?
При заходе-то в порт, а?
Таким вопросом не задавался ни один исследовательский медицинский институт, ни те, кто видел дикие загулы этой братии.
А вы встречали, скажем, шахтера в то самое, да – то самое прежневское время, который после шестимесячного труда получал за свои усилия кукишь? 
Даже оставался в должниках из-за невыполнения плана? Нет?
А у рыбаков этакое нередко случалось.
Сергей Михайлович на себе это испытал, уж поверь, читатель.
Заход траулера в порт после окончания рейса – это вам не возвращение блудного каторжанина.
Здесь нечто другое, так как возвышенное настроение переплетается с тоской и отчаянными мыслями о предстоящем рейсе. Ведь через месяц снова туда же.
А если так проходят годы? А если так прошла вся жизнь?
Сергей Михайлович мог рассказать о рыбаках множество диковинных, порой просто фантастических историй. Об этом, пожалуй, в другой раз.
Ему где-то приходилось читать, что более 60% морских тружеников-промысловиков, проведших в море 20 и более лет, не доживало до пенсионного возраста.
– Знаете, Сергей Михайлович, – любил шутить его знакомый мичман, – моя жизнь часто напоминает мне бесшумно и плавно идущий на второй скорости роскошный автомобиль по совершенно гладкой и прямой автостраде. Хотя можно было бы поддать газку!!!

Перейдя на терминологию мичманской философии, можно выразить жизнь рыбаков разогнавшимся до предела гоночным болидом.
Вот неизвестно только – дотянет ли он до финиша?
И все-таки свои лучшие годы Сергей Михайлович провел, именно на рыбопромысловом флоте и всегда будет выделять рыбаков, как особую касту людей, недосягаемую ни для чемпионов, ни для уголовных братков, ни для бизнесменов, ни для простого смертного.
Следует добавить, что рыбопромысловый флот вообще и рыболовецкий траулер в частности являлись той редчайшей составляющей советской действительности, где ценились мозги и трудовые руки, а не сухие (трезвые) бездарные глотки.
Кстати, шкала: ”Глупый” – “Умнее” – “Не дурак” – “Самый Непьющий” и поныне в моде.      

О чем же мечтает душа истинно русского человека после тяжёлого напряжённого трудового дня? Абсолютно верно – принять чарку.    
Желательно ее выпить в компании друзей, посудачить о том, о сём, неплохо было бы и повеселиться.
Ну что уж тут ворошить усталые рыбацкие души?
Разумеется, в этом плане они по одну сторону баррикад с береговыми крысами, тем более столько долгих дней приходилось мечтать об этом, стоя за рыбоделом.*

*Огромный металлический стол, где вручную ножом разделывается (“шкерится”) рыба.

Расслабление каждому нормальному человеку необходимо, как подзарядка батарей дизельной подводной субмарине, хотя, откровенно говоря, тружеников моря можно назвать нормальными людьми лишь с большущей натяжкой.

В описываемые годы спиртное намного проще было купить, слетав на самолете в Польшу или Германию, нежели там, где больше всего его, лукавого, употребляли. И, ведь, летали!
Однажды Михайлович рванул на пожертвованные деньги самолетом из Мурманска в Донецк (расстояние до Лондона) с пересадкой в столице.

Миша Пятнистый развернул солидное наступление на алкогольном фронте, забыв, правда, о том, против кого воюет.
Завербовав в свои легионы домохозяек, колхозниц, вдов и супруг откровенных пропойц (по большому счету – они тоже вдовы), он лихо вскочил на Пегаса трезвости и, благодаря необычности своего проекта, поначалу приобрел огромное преимущество перед предшественниками в истории и авторитет.
Рубя направо и налево виноградники, и тоннами сливая в канализацию спирт, он создавал мавзолейные очереди возле универсамов, которые фотографировали ехидные зарубежные репортеры.
Даже кражи стали однобокими – дрожжи, сахар, спирт неизвестного состава и т.п.
За бутылку водки можно было купить что угодно, и она была в ходу, как когда-то золотой песок на Клондайке.
Дошло до того, что уже зарплату стали выдавать водкой.
Бутлегеры делали на спиртном баснословные деньги.
Страна напоминала Америку конца 20-х годов, где правили бал свои Капоне, Дженовезе и Кастелло.
Вчерашний забулдыга, способный делать “градусы”, разъезжал на новёхоньком “мерседесе”.
Поплевывая шелуху от семечек, Шурка злорадствовала, сидя на лавочке со своей соседкой:
– Маш, а Маш, мой-то – паразит, с утра ходит злой, выпить негде взять гаду! Вот Горбатый молодец, а!
В это время паразит (уже не злой, а целеустремленный) тащил из дома комод, предварительно договорившись обменять его на литр водки.
Все это не являлось помехой титану-самозванцу.

Плохие и хорошие, умные и глупые, рациональные и безрассудные –  все русские начинания и новшества почему-то имеют очень короткий жизненный срок.
Только младенец мог не знать, что Миша потерпит крах.
И вскоре он потерпел его, развалив абсолютно все, что можно было развалить после его прикосновений. 
C’EST PLUS QU’UN CRIME, C’EST UNE FAUTE*

* ”Это больше, чем преступление, это ошибка” – сказал министр полиции Фуше (по другим источникам – Талейран), узнав, что Наполеон Бонапарт казнил герцога Энгиенского.

Никакого морального суда над Пятнистым не было – здесь также сыграла свою роль добрая русская душа.
А вот самогоноварение в те кооперативные годы приобрело настолько небывалые размахи, что даже сейчас многие предпочитают пользоваться услугами ремесленников или проверенных старушенций, нежели покупать табуретовку в будках.
Специалистов изготовления огненной воды развелось как стахановых в свое время. И каждый (надо отдать им должное) совершенствовал свое мастерство, оттачивая технологию процесса.
…Встреча была назначена в Москве, на Ярославском железнодорожном вокзале.
Отпуск Сергея Михайловича пролетел молниеносно. И вот – снова рейс. Чувство обреченности все более прессовало мысли.
Сергей Михайлович был назначен на должность старшего электромеханика траулера “Советская Конституция” – “полуботинок”, как прозвали рыбаки траулеры типа “Иван Бочков”.
Наиболее крупными и мощными судами в то время считались БАТы – большие автономные траулеры, затем шли “бочковы” – “полубаты”, далее ряд других типов БМРТ – больших морозильных рыболовных траулеров.
Позднее на верфях Штральзунда были построены самые могучие траулеры современности типа  “Моонзунд”.

Надобности ехать в Мурманск не было – как обычно, необходимые документы поездом привезут ребята из экипажа.
Сергей Михайлович просто позвонил в отдел кадров и узнал расписание поезда.
И вот он вместе с супругой, всегда его встречавшей и провожавшей, прибыл на вокзал.
Подошел поезд. Из вагона вывалил экипаж.
Не узнать их даже незнакомому человеку было невозможно – все, как один, в “алясках”, с сумками на четырех колесиках и раскрасневшимися физиономиями – явное свидетельство того, что забронированный для них вагон всю ночь гудел как пчелиный улей.
Внезапно из общей массы резко отделилась одна из алясок и ускоренным, слегка извилистым шагом направилась прямо к Сергею Михайловичу. Это был Серега Киселев, 2-й механик.
А было время, – когда-то он вместе с С.М. работал 4-м механиком на ПСТ “Красносельск” (ПСТ – посольно-свежьевой траулер) на промысле окуня в Баренцевом море.
Перед отходом судна Киселев, как и большинство членов их экипажа, принял внутрa немалое количество спиртного в Мурманском ресторане “69-я параллель” или “Шесть Девок” как его повсюду именовали.
Серегу сопровождала одна из его многочисленных подруг, с которыми он окончательно запутался и постоянно забывал их имена.
Серега был парень во всех отношениях закаленный, а вот напарница сломалась напополам, абсолютно не понимая в каком измерении вращается, отчего, не задумываясь, дала Сереге слово пойти с ним в рейс в качестве секретаря 4-го механика.
Промысел вели всего в нескольких сутках хода от Мурманска.
По счастью, пароход стоял на рейде – в рыбный порт, охраняемый как Шапка Мономаха, им было невозможно проникнуть – тут же сдали бы в медвытрезвитель.
Серега, не долго думая, подкатил на Морвокзал и нанял за десятку катерок, на котором они вместе с секретарем подрулили к траулеру и при полутрезвой помощи тех, кто сидел на борту, были подняты на судно.
Как они миновали досмотр властей – остается гадать, впрочем, рейс был без захода в иностранный порт.
Через несколько часов, когда уже приготовились вытаскивать якорь, секретарь, немного очухавшись, пришла в себя и с ужасом выглянула в иллюминатор.
Заверещав, словно поросенок на Зеленой Миле (последний путь заключенного в США из камеры на электрический стул), та подняла скандал, что мол её выкрали безо всякого калыма.
Делать было нечего – пришлось сдавать секретаря на берег.
Тут едва не поднялся скандал.
Серега отделался легким испугом, поскольку его батяня являлся какой-то партийной шишкой на местном территориальном лбу.
…– Михалыч, есть дело! – бросил тот сходу, забыв поздороваться с его супругой.
– Извини, дорогая, – сказал Сергей Михайлович, и они уединились в сторону.
– Давай покороче, ты совсем обалдел, неужели нельзя подождать?–  произнес Сергей Михайлович, доставая из внутреннего кармана своей собственной аляски припрятанную бутылку водки.
– Да, неплохо было бы, но я не об этом. У меня другой вопрос,–  прервал его Киселев.
– Поясни! – с недоверием в голосе потребовал С.М.
– У меня в багаже около 20 килограммов дрожжей – отец достал благодаря старым связям. Только об этом никому!
– Продолжай, – заинтересовался  Сергей  Михайлович,  понимая,  что
это – бомба.
– Ты помнишь минерализаторную на “Революции”? – спросил механик.
– Ну конечно ! Я же принимал это судно. А в чем дело?
– А на  “Конституции” минерализаторная есть? – вопросом на вопрос ответил Серега.
– Ну, да. Говори в чем проблема?
– Нет никаких проблем, Сергей Михайлович. Детали обсудим позже, –   загадочно подытожил Кисель.
Шереметьево-2.

Здесь у рыбаков все было четко отлажено. Ещё до прохождения таможенного досмотра несколько добровольцев вооружались целлофановыми пакетами и забирали у экипажа оставшиеся советские рубли.
Затем, минуя все очереди и не обращая внимание на недовольство отдельных пассажиров, неслись первыми на контроль, пройдя который подбегали к бару, где закупалось спиртное на перелет.
На момент первой посадки в ирландском аэропорту Шэннон запасы солидно уменьшались, а уж на перелете через Атлантику исчезали вовсе. Здесь имеется  в виду перелет из Москвы в Лиму.

В ньюфаундлендском аэропорту Гандер приходилось отсиживаться, попивая пепсиколу, которой известная фирма в качестве рекламы потчевала здесь каждого пассажира. Спиртное там было дорогим.

Кстати, Гандер – немногий из аэропортов, где культивировалась подобная реклама. 
Только в Люксембурге Сергею Михайловичу встречалась аналогичная акция – там уже доминировала фирма (лайба) Sprite.

До Гаваны смаковалось то, что выдавали в самолете, ну а уже на Кубе собирались валютные пожертвования и экипаж “дозаправлялся” экспортной “Столичной”, которой вполне хватало до самой Лимы.

Далее автобусом всех доставляли в порт Кальяо, откуда на рейдовых катерах отяжелевшие тела подгребали к судну.
Вот теперь уже отпуск действительно закончился!

В такие моменты, поднимаясь по трапу, Сергей Михайлович ощущал себя осужденным на длительный срок, который впервые заходил в свою камеру – новое жилище.

Приняв оборудование судна у подменной команды,  настраивались на работу.
Траулер снимался на промысел, до которого было дней десять хода.
Начинались обычные будни.
Впереди 185 суток безбрежного океанского простора в компании немых рыб и других организмов.
Дня через три вечером в каюту Сергея Михайловича постучался Кисель.
Тот сразу перешел к делу:
– Михалыч, я прошел десятидневные курсы у тещи в Северодвинске и многому научился. Дело вот в чем.
Для получения высококачественного продукта нам необходимо уединенное теплое помещение с большим количеством проточной воды и подогревателями. Можно использовать как электрические, так и паровые.
Для этих целей лучше всего подходит помещение минерализаторной, тем более я отвечаю за воду, ну а автоматика – по вашей части.
Главное, чтобы об этом никто не узнал.

Запасов питьевых танков на судне хватило бы дней на 10 – 12, поэтому на борту каждого современного судна имеется опреснительная установка, с помощью которой пароход пополняет питьевые танки пресной водой, как для бытовых, так и для производственных нужд.
Принцип действия ее простой:
C помощью насоса – эжектора создается вакуум для понижения температуры кипения забортной воды до +38° C ? +63°C.
Забортная вода подогревается от выхлопных газов главного двигателя.
Образовавшийся пар проходит через холодильники, охлаждаемые также забортной водой, конденсируется, и дистиллированная вода перекачивается в танки.
Производительность такой установки 10 – 15 тонн в сутки.
С целью предотвращения коррозии труб и клапанов, вода, используемая на охлаждение, возвращается в расходные танки, где деминерализуется с помощью установки, которая добавляет в нее необходимое количество присадок  –  минерализатора.
Это же устройство тестирует пробы воды.
Идея Сереги была отменной, поскольку помещение находилось на баке рядом с форпиком, вдали от интенсивного движения членов экипажа.
Оттуда вода шла по системам. К тому же, там совсем рядом располагались несколько клапанов парового обогрева.
– Слушай, – начал Сергей Михайлович, – вдвоем нам эту идею не осилить. Во-первых; узнает “хорек” – 2-й электромеханик.
Он же обслуживает минерализаторную установку. Нужно будет срочно подключать и его.
Нам необходим сахар и кое-какие добавки из фруктов или джем.
Придется брать в долю и шеф-повара – Славика, а, следовательно, и артельщика. Хорек, естественно, потянет за собой всю мою банду – электрогруппу. Без технолога  –  Пал Палыча, нам не обойтись, он очень потребный товарищ.
Ну, а за ним, сам знаешь, – стоят рыбмастера и консервщики.
Для наладки придется брать этого дурака – Пашу, механика-наладчика со сварным и точилой.
Короче, для начала нужно человек пятнадцать, – больно солидный размах у предстоящего производства. Да, совсем забыл.
Ты уж извини, Кисель, но я без “Ёжика” с Ибрагимычем тоже не могу  –  не по дружески это.
На том пока и порешили.
Через несколько дней вечером Сергея Михайловича вызвал к себе главный механик.

О Николае Арсеньевиче Охитине ходили легенды по всем северным рыбопромысловым базам (впоследствии – объединениям).
Гигант двухметрового роста, бывший боксер, выпускник такой же блатной для севера высшей мурманской мореходки, какой для юга являлась одесская,  –  для главного механика Охитин был слишком уж умён.
За свои заслуги перед флотом он был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
По характеру он, конечно, был откровенная сволочь, но никогда никого не предавал, ни на кого не “стучал”, очень уважал грамотных, умных ребят.

Больше всего Сергей Михайлович ценил своего непосредственного начальника за то, что он постоянно интересовался новшествами флота, автоматикой и электроникой. Если разговаривать с ним было практически невозможно, то работать  –  даже интересно.

Не кичась, Охитин часто просил С.М. объяснить ему как работает тот или иной узел, устройство, блок или датчик. Охитин, в свою очередь, прослышал о Сергее Михайловиче.
А когда Слава Волков – начальник электрослужбы Тралфлота, передал ему, что главный желает забрать его на приемку “Революции”, Сергей Михайлович ответил:
– Слава, передай ему, – пусть ищет себе другого оруженосца. Я свою голову ценю и без его вмешательства.
Однако, Охитин оказался мудрее, что означало лишь одно – работа для него имеет важное значение.
Прямо у отдела кадров он подошел к Сергею Михайловичу и без всякой заносчивости предложил пообедать в “Полярных Зорях”.
Отказывать было глупо.
Просидев час-полтора за беседой, Сергей Михайлович понял, что работать будет трудно, хотя очень заманчиво.
Он дал свое согласие.
Проведя вместе чуть меньше года, они уже прекрасно знали друг друга, так что разложения симбиоза на траулере “Советская Конституция” не предвиделось.
– Заходи, Михалыч, садись, – пригласил его главмех, когда он появился у него в каюте, предварительно постучав.
С.М. предчувствовал данный разговор, который совершенно не был неожиданным для него.
– Я слышал, что ты с Киселевым намереваешься кое-что затеять? –  сурово начал Охитин.
Эти заигрывания годились для новичков и не имели влияния на Сергея Михайловича, прошедшего очень полезную школу “собеседований” в известных органах.
– Хватит тебе, Арсеньич, – ты же знаешь, что я никогда не интересуюсь тем, о чем  кому-то приходилось слышать. Давай лучше сразу перейдем к делу, – отрезал он.
Охитину было очень любопытно начать что-нибудь новенькое, в нем кипел дух рационализаторства, и он произнес:
– А знаешь, Михалыч, дело-то опасное, но если меня заинтересует, то я в доле.
– Да ты что, Арсеньич?! – опешил Сергей Михайлович, – ведь ты ж своим участием мне весь коллектив распугаешь!
– А мы возьмем все под контроль – никто и знать-то не будет о моем  участии, – ответил главмех.
– Вдруг дойдет до Плотникова? – с сомнением поинтересовался Сергей Михайлович.
– Успокойся, его я беру на себя, – невозмутимо произнес Арсеньич.

Командовал траулером капитан-директор, герой Соцтруда, депутат Верховного Совета РСФСР Иван Павлович Плотников.
Это был во всех отношениях прекрасный человек, образец для своих коллег и подчиненных. Только таким должен быть капитан на мостике судна.
Как чертовски воспитанного мужчину его оценила даже супруга Сергея Михайловича при встрече экипажа в Москве, а это серьезный аргумент.
До двух часов ночи они просидели у Охитина, обсуждая предстоящее новое мероприятие, рисуя чертежи, графики, схемы.
Это была одна из редких ночей, когда Сергей Михайлович засыпал удовлетворенный.

Ещё во время приемки траулера “Революция” Сергей Михайлович сдружился с гарантийным инженером из Польши – Ежи Лопачинским.
Где ты сейчас, Ежи?
В свое время “Пан Ёжик”, как его прозвал экипаж, работал начальником аккумуляторного участка на Гданьской судоверьфи им. Ленина, где в рядовых электриках прозябал Лех Валенса – будущий президент Польши.

Они вместе рассаживали побеги будущей  “Солидарности” и вместе, рука об руку, шли на демонстрации протеста против ползущих прямо на них танков в 1972 году.

В первом номере газеты с одноименным названием, которую Пан Ёжик подарил на память Сергею Михайловичу, была именно эта фотография. Откатавшись (“намучившись”) на “Революции”, Лопачинский пересел на “Советскую Конституцию”, якобы ведя наблюдение за работой оборудования судна. На самом же деле Ёжик умирал от скуки и целыми днями резался с доктором в карты.
Порой он даже брал в руки нож и выходил на подвахту помогать экипажу шкерить рыбу.
Но больше всего поляк обожал совместно с Сергеем Михайловичем  “осматривать” продовольственные кладовые, занося в блокнот пометки об уставках отдельных датчиков, температуре, состоянии конечных выключателей и т.д.
Для данных целей у Ежика был приспособлен специальный халат с бесчисленным количеством потаенных карманов и замочков, молний и клапанов.
Ежик торжественно надевал каждую среду после обеда свой халат, и они отправлялись на “осмотр”.
Как и все поляки, Ежик ужасно любил выпить и вкусно поесть.
На осмотре он отбирал для себя консервы, свежие овощи, фрукты, конфеты и, весьма отяжелевший, но радостный, на этом и заканчивал свой рабочий день.    
Лопачинский был по душе Сергею Михайловичу, и они много времени проводили вместе.
Не посвятить “Пана Ёжика” в предстоящее мероприятие Сергей Михайлович просто не имел права.
О докторе разговор особый.
Джабраил Ибрагимович Камалетдинов был человеком уникальным.
Будучи мусульманином по рождению и анархистом по натуре, он решил оставить религию предков, как когда-то после смерти Мухаммеда отреклась от ислама почти поголовно вся Аравия, считая ее консервативной и пригодной лишь для примитивной жизни бедуинов, бродящих по пустыне в поисках воды.
Обучаясь в Ленинградской военной медицинской академии, Ибрагимыч просочился в ряды членов Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, общеизвестную как Церковь мормонов.
Как раз в то время шло динамичное распространение Церкви мормонов по всей планете.
Особый же успех достигался в странах, где были утрачены и размыты основания национальных культур и вероисповеданий (т.е. – в СССР).
Официально же первые посланцы церкви прибыли в СССР в 1990 году. Через десять лет на земном шаре каждые 80 секунд на свет появлялся новый мормон.
Ну, а тогда, конечно, Ибрагимычу приходилось туговато.
Уж как ему удалось обнаружить след мормонов в Ленинграде – остается только гадать, но факт имел отметину.
Представляете – как везло с кадрами Сергею Михайловичу в те старые бесхозные времена, когда успешно функционировало Министерство Рыбного хозяйства.

Основатель мормонов – Джозеф Смит, якобы ведомый ангелом Морони (его именем он назвал своего сына) должен был отправиться на поиски золотых табличек с летописью прежних жителей американского материка (один знакомый мичман по секрету шепнул Сергею Михайловичу, что 22 сентября 1827 года Смит их нашел).
Об этом поведала Ибрагимычу специально переправленная для него через литовский филиал брошюра из Центра.
На беду английские Golden Tablets можно перевести и как золотые таблицы с надписями, и как золотые таблетки.

Ибрагимыч, был уже наполовину медик и, как и все татары, любил золото.
Таблички его не интересовали, поэтому он сделал свой собственный перевод текста, и это сыграло в его выборе решающую роль.
Он полностью принимал философию Смита и готов был самолично отправляться на поиски таблеток, пусть даже обычных.
Но особенно его привлекало то, что последователь Смита – Брайан Юнг верил в возвращение Господа непосредственно в их штаб-квартиру в американском городе Солт-Лейк-Сити откуда и будет управлять миром. 
Куда вернется Господь Бог, Ибрагимычу было не особенно интересно, а вот то, что Юнг проповедовал многоженство (мормону он разрешал иметь до 10 жен), решило вопрос окончательно.
Он позабыл и дикую жену мекканского полководца Абу-Софьяна – леди Хинд, которой поклонялся, и свою первую любовь Зейнеб, и сделался  первым советским военным мормоном.
По вполне понятным уважаемому читателю причинам медика-мормона вскоре раскрыли.
Ибрагимыча с треском образцово выдворили из академии и сослали на военно-морской флот на базу подводных лодок в прибалтийский город Лиепая в звании помощника корабельного фельдшера.

При первом же погружении, услышав треск и до смерти напуганный сослуживцами, причитавшими ему о том, что если в окна лодки хлынет вода, – первым делом беги за спасательным кругом, – Ибрагимыч от страха и отчаяния выпил почти все запасы спирта, хранившиеся у него в шкафчике.
Его мусульманские мысли развеялись как туманная утренняя дымка при внезапном порыве ветра.       

Теперь уже команде пришлось откачивать едва не отдавшего душу Ангелу Морони фельдшера.
Как утверждал Ибрагимыч, диплом врача-анестезиолога в городе Многореченске он все-таки получил.
Насчет врача, – это, разумеется, вопрос спорный, но то, что в анестезии Ибрагимыч был дока, не подлежало никакому сомнению.
На вопрос же собеседников:
“А где же находится такой, прости Господи, мегаполис?”   
Ибрагимыч что-то сбивчиво и путано бормотал по поводу слияния рек: Амура, Волги и Дуная.

Сергею Михайловичу, знакомому с географией не только по атласам, приходилось слышать о Междуреченске, Нижнереченске, Верхнереченске, даже Семиреченске, но и он не имел понятия о местонахождении знаменитого на всю страну Многореченского медицинского института.
Впрочем, не важно где, когда и за какую сумму нарисовали диплом для Ибрагимыча.
Со времен подводных погружений прошло уже лет сорок.
Ибрагимыч пристроился на рыболовный флот, покупая Мурманскую поликлинику водников и выбирая себе рейсы поспокойней.

Брат рыбак никогда не болел, а Ибрагимыч, давно потерявший все приобретенные навыки, кроме ножа и аспирина ничего не признавал, руководствуясь, в основном, своими наблюдениями.
Кстати, в этом он очень напоминал Гиппократа, обладавшего гениальной наблюдательностью и логичностью умозаключений.

Однажды он обычными пассатижами сам себе вырвал зуб и, весь окровавленный, бегал по амбулатории в поисках чего-либо покрепче.
За этим занятием и застал его Сергей ибн Михайлович, немедленно доставивший бедняге бутылку технического спирта.

Ибрагимыч употреблял в пищу сплошь все, что только возможно, а жидкости  – даже из разряда невозможных.
На всех общесудовых собраниях он настаивал на том, что, если члены экипажа намереваются влить вовнутрь какую бы то ни было жидкость, то именем ангела Морони обязаны пригласить его для дегустации, дабы не отравиться.
Ясное дело, – любого рода застолья не обходились без присутствия Ибрагимыча. 
Без промахов и издержек – это не дегустация.
По различным причинам, он часто ошибался, и ему приходилось хватануть и аккумуляторную кислоту, и каустическую соду и яды различных типов.
А такая ерунда, как, скажем, рядовая щелочь для него являлась просто трехкопеечным квасом.       
Как-то, находясь на мостике, Сергей Михайлович заметил, что электро-радионавигатор, или акустик, как его покороче обзывали, промывает оборудование какой-то ядовито-зеленой жидкостью с этикеткой, где вместо стандартного одного, были намертво наклеены сразу целых пять черепов-картинок с косточками.
Тут же прилетел Ибрагимыч и яростно отобрал у него бутылку, прокомментировав свою акцию тем, что вначале необходим подробный “лабораторный анализ”.
А вскоре по распоряжению старшего помощника капитана Ибрагимыч конфисковал у навигатора еще три бутылки на случай, если тот, не дай Бог, вздумает отравить экипаж.
Дня четыре в амбулатории Ибрагимыч “анализировал” напиток, а потом слегка позеленевший, т.е. по-хамелеоновски принявший цвет взятой  на анализ жидкости, появился в кают-компании и, как ни в чем не бывало, принялся за уху.
В списках корпорации “Кисель, Михалыч и Со.” вне всякого сомнения, после фамилии Плотников под номером один фигурировал Ибрагимыч, обойдя таких фаворитов, как Охитин, Пал Палыч и даже помполит Николай Иванович Щегольков.
О последней личности (как уже принято) особый разговор.
Николай Иванович переквалифицировался в помполиты только с одной целью – доказать всем, что эта должность на флоте является балластом.
Он упорно игнорировал нудную и назойливую работу этих иждивенцев, институт которых был создан еще при его тезке – Ежове.
Николай Иванович день и ночь проводил на рыбной фабрике, и его постоянно можно было разыскивать лишь там, стоящим за рыбоделом с ножом, облитым с головы до ног рыбными потрохами.
Именно Щегольков был зачинателем движения на всем северном флоте за устранение должности помощников капитана по политической части.        

Плотников это только приветствовал и повсюду таскал за собой Николая Ивановича, мудро просчитав, что за рейс тот дополнительно может нашкерить 100-150 тонн рыбы.

Производство началось, и конвейер, доставлявший к глоткам целебный напиток для уставших человеческих душ, был запущен.
По чертежам Охитина и Сергея Михайловича был изготовлен специальный чан из нержавеющего металла, окутанный теплоизоляцией, словно младенец в сорокаградусный мороз.
Внутри был проложен паровой змеевик.
Температура и подача пара регулировались автоматически.
Бригада в составе Киселева, Славика, доктора /И/ и камбузника Бори дегустировала сырец.
Кок был родом из Дагестана, где люди знали толк во вкусе напитков.
Как повар он дал максимум полезных советов Сереге о необходимости дополнительных приправок.
Но наиболее ценным его внедрением была идея о тарных поставках.

Минеральная вода, хранившаяся в огромных количествах в провизионных кладовых, лишь занимала место, никем не использованная для употребления.
Поэтому из стеклянных бутылок ее перелили в пластиковые канистры (слили).
Члены судового комитета во главе с Николаем Ивановичем, обретавшем активнейшее участие в организации приготовления браги, подписали акт о том, что десять ящиков ”Боржоми” было разбито при перегрузке с транспортного рефрижератора ”Залив Шелихова”, а пустые бутылки были тщательно отмыты и отдраены.
Консервные мастера переделали один из закаточных станков под закупорку пробок.
За этикеткой дело не остановилось.
Судовые умельцы изготовили специальную печать, а название напитку  “Особая Конституция” придумал “хорек”.
Первая партия из двадцати бутылок оказалась отменной.

Вкус у  “Особой Конституции” был очень специфический  –  хоть на конкурс выставляй.

Как раз праздновали день рождения механика по системам, и все остались довольны, за исключением Сереги и Славика.
Те постоянно шептались и решили кое-что усовершенствовать.

”Особая Конституция ” приобретала все большую популярность, а по рейтингу уже обошла “Советскую”.
По всему промрайону ходили слухи, что, якобы португальцы, на суда которых траулер сдавал рыбную продукцию, доставляли Плотникову из далекой Канады неизвестный доселе бальзам.
Коллеги старались под любым предлогом навестить в море друзей с флагмана.

Кто-то просил помощи и совета как лучше настроить трал (очень непростая работа), и делегация на шлюпке высаживалась на борт  ”Конституции”.
Кому-то необходимо было что-то из оборудования или запчастей, некоторые приезжали менять фильмы, в конце-концов стали посещать пароход под любым предлогом.
Угощали всех, но скромно и сдержанно.
Самое поразительное было то, что экипаж траулера-владельца относился к спиртному сдержанно, даже Ибрагимыч никогда не употреблял более 200 граммов, что причисляло его к разряду трезвенников.
Все как бы зауважали напиток, в производство которого каждый внес свою лепту.
Рейс прошел очень весело и быстро.
Ну, а вылов (не забывайте – кто стоял у руля!) уже составил почти два плановых.
Как передовикам, “Советской Конституции” было предоставлено право первым из русских судов зайти в чилийский порт Вальпараисо после путча 1972 года (в Чили, путча в Чили) для отдыха экипажа и налаживания дружеских отношений.
Наконец, настал этот долгожданный день.      
Ещё в море траулер встретили два чилийских эсминца. 
Торжественный эскорт ярким светлым утром заходил в порт.

Сотни мелких судёнышек, яхт, баркасов, лодок, ярко раскрашенные подошли к рейду, приветствуя советских рыбаков.
Повсюду царила доброжелательность и праздничная атмосфера.
Власти страны подготовили для экипажа специальную программу – две поездки в столицу Чили – Сантьяго.
Две – чтобы все рыбаки успели посетить этот красивейший город.
Плотников, Охитин, Сергей Михайлович и пан Ёжик выискивались в первой группе.
Доктор находился в полном отчаянии – с очень распространенной  на флоте фамилией Камалетдинов что-то напутали, и власти утвердили его во вторую поездку.

На комфортабельных автобусах по горным дорогам чилийских Анд рыбаков привезли в Сантьяго, до которого было около ста километров.
По пути сделали остановку в одной деревушке, где подготовленные местные жители в национальных нарядах с попонами и гитарами приветствовали русских гостей.
Сантьяго расположен на плоской равнине среди горных вершин Анд на реке Мапочо. В архитектуре города присутствуют и современные тона, и уголки старины.

Экипаж посетил музей национальной истории, большой торговый центр, Капитолий, музей архитектуры и, конечно же, президентский дворец – небольшое трехэтажное здание, построенное в колониальном стиле, стены которого изрешечены пулями – следы кровопролитных сражений.
Сергей Михайлович представлял себе, как раненый президент Альенде, окруженный преданными людьми отступал, отходя, комната за комнатой, с автоматом в руках, отстреливаясь до последнего патрона.

Рыбаков провезли по знаменитому центральному стадиону, где как в концентрационном лагере когда-то содержались тысячи узников.
Ужин был организован в ресторане с отличным чилийским вином.
По команде Плотникова боцман доставил на стол несколько бутылок ”Особой Конституции”, которая пришлась по вкусу даже хозяевам торжества.
С помощью переводчиков произносились различные тосты.
Все протекало великолепно.
Обратный отъезд с  Plaza de Victoria, напротив президентского дворца, назначили на 21.30.
Часов в шесть вечера пан Ёжик отвел Сергея Михайловича в сторону.
– Сергей, я звонил в Варшаву одному своему знакомому. Он профессор университета. Мой знакомый попросил меня купить здесь золотую испанскую монету – дублон, времен королевы Изабеллы.
Это конец 15-го – начало 16-го века. Вот, посмотри, – с этими словами Ежи достал из кармана ксерокопию страницы из каталога от Сотби.
Монета оценивалась в три с половиной тысячи фунтов стерлингов.
Эх, вернуть бы это время!
– Ты с ума сошел, Ежи, где же мы ее купим? – спросил ошеломленный Сергей Михайлович.
– Не волнуйся, – ответил Лопачинский, – вот адрес, в семь часов вечера нас будут там ждать.
– Да, но сколько она будет стоить? – уже заинтересованно проговорил Сергей Михайлович.
– Пока не знаю. Думаю, порядка тысячи долларов, – произнес Ёжик.
По тем временам это были сумасшедшие деньги.
В кармане у Сергея Михайловича лежало около шестисот долларов, заработанных за рейс в иностранной валюте (советские рубли выплачивались отдельно, после рейсового расчета).

Здесь необходимо заметить, что дублоны чеканились вплоть до 1868 года,  но особую ценность представляли монеты ранней чеканки времен объединения Испании.
Тогда Кастилией правили  Изабелла и Фердинанд.
– Если сторгуемся, я куплю две – одну для тебя, и нам будет скидка, – сказал поляк.
– Но у меня нет таких денег, – вымолвил С.М.
– Я займу их тебе, – просто ответил Ежи, и Сергей Михайлович был ему внутренне очень признателен за дружбу.
– А нас не обманут? – спросил он.
– Никогда, раз профессор дал мне этот адрес.
Они незаметно вышли и остановили такси.
Ежи протянул шоферу листок бумаги с адресом.
Минут двадцать они петляли по улицам Сантьяго и, наконец, остановились возле небольшого дома.
На звонок вышел умного вида седой старичок в очках.  
– Сеньор Лопачинский? – спросил он.
– Да, это я, а это мой друг, – кивнул Лопачинский в сторону Сергея Михайловича, изъясняясь на ломаном англо-испанском.
-  Подождите с минутку,  -  произнес старик и исчез.
Затем он открыл ворота гаража и выехал на видавшем лучшие времена  “ситроене”.
Они сели в машину и поехали.
Минут через десять сеньор Санчес (так звали старичка) остановился возле какой-то лавки и вышел.   
Он появился вновь уже с хозяином, который пригласил их войти.
Гости прошли в небольшую комнату и сели за стол.
Хозяин принес конверт и вынул монету, запечатанную в целлофан. На Сергея Михайловича она особого впечатления не произвела.
На внешней стороне был отчеканен портрет Изабеллы и несколько надписей.
– А если мы приобретем две? – спросил Ежи.
– Это возможно только завтра, – ответил хозяин.
– Ничего, я еще раз приеду со второй группой, – прошептал на ухо Сергею Михайловичу его друг.
Но С.М. отказался.
Ну, где бы в нашей несчастной стране он нашел такого коллекционера?
Не давать же объявление в газету, на которое мигом обратят внимание воры и уголовники, вроде Батона от братьев Вайнеров, не говоря уже об органах.

И, хотя Ёжик предлагал ему подсобить с продажей монеты, Сергей Михайлович был неумолим.
Возможно, он упустил свой шанс, а быть может – поступил верно.
Сергей Михайлович понимал, что от него уплыла квартира в Киеве, и в дальнейшем не мог не вспоминать об этом без сожаления.

Однажды ему также представился случай, чтобы по бросовой цене в Бангладеш приобрести шкуру бенгальского тигра, наверное, сейчас уже вымершей породы, занесенной в Красную книгу, но риск, криминальность покупки, а также исключительная ограниченность рынка сбыта,
остановили его, и он разгуливает по улицам  Свободы.

Ёжик еще долго торговался с хозяином и в конце-концов приобрел монету за 850 долларов США.
Сеньор Санчес довез их обратно в ресторан, где продолжалось застолье.
Никто даже не заметил их отсутствия.

Через несколько дней траулер снялся на порт Кальяо, где основной экипаж сменили ребята из РПК.
Обратный чартерный рейс Аэрофлота на Москву пролетел без проблем. Уже на последнем перелете из Ирландии вокруг Плотникова собрались старпом Валера, Пал Палыч, Николай Иванович и Сергей Михайлович, а, когда самолет приземлился, капитан и С.М. остались одни.

Они улетали из Москвы, когда было еще холодно, а вернулись, когда стало уже холодно.
Самолет опустел. 
И воздушный, и морской экипажи побрели в зал.
А они все сидели и тихо беседовали.
Оба понимали, что русский флот трещал по швам и разваливался.
Это был последний рейс Сергея Михайловича на рыболовецких судах, с которыми он навсегда мысленно прощался.

Пришло  время  уходить