Таёжная легенда

Нетрудно понять, почему легенда
заслужила большее уважение, чем
история.  Легенду творит вся      
деревня – книгу пишет одинокий    
сумасшедший.

Гилберт  Честертон    

аршее поколение, а в еще большей степени – продолжающее здравствовать самое старшее (и дай ему, Бог, долгие лета), которые обитают на осколках “Некогдасоюза”, прекрасно помнят газификацию домов населения, знамо дело, средней полосы конца пятидесятых – начала шестидесятых (и далее) годов того века.
А ведь скажи сейчас молодёжи, что вообщем совсем недавно квартиры даже в центре столицы отапливались печуркой, дрова для которой ходили на вес золота, – не  поверят. Смеяться будут!
Ну, а об отдаленных районах и речи нет – там, прошу прощения, и поныне дровяной век, хотя российские нефтяные магнаты давно уже перещеголяли зарубежных коллег по всем статьям добычи, доходов и производства.
Правда гордость и патриотизм нынче не в моде, а нашим нуворишам может и невдомек, что над ними уже смеются даже западноевропейские бездомные собаки.
Рубить лес, которого в изобилии произрастало повсюду, категорически запрещалось, и за это тогда карали так же, как и за уничтожение нескольких сотен заложников сейчас.
Человек, открывавший в ту пору ценный дерево-топливный шлагбаум, был потенциально эквивалентен нынешнему нефтяному воротиле.

В то неспокойное время Великая Организация доверила отцу Сергея Михайловича ответственейшую ключевую должность.

В 1949 году он был назначен на пост директора РАЙТОПСБЫТа или проще – главной конторы поставлявшей дрова как населению, так и промышленным предприятиям всего Подольского района Московской области.  
А это ни много, ни мало – почти полмиллиона живых душ.
Кстати, мертвым душам дрова тоже были необходимы – на “квартиры”.     
Этой должности отец был обязан появлению огромного количества, как врагов, так и друзей в сфере своей деятельности.
Он остался в живых и даже не был посажен за колючую проволоку только благодаря своей честности и работоспособности, а также педантичному пристрастию к порученному делу – качества, прямо скажем, явно не присущие руководителям такого ранга. 

У деревянного штурвала Михаил Павлович находился до конца 1959 года, когда пьяные геологи решили перекурить на одном из Западно-Сибирских болот и, следуя примеру барона Мюнхгаузена, взлетели на воздух вместе со своими мотыгами.

Очередное месторождение газа было открыто, а дрова уступили свои позиции более легкому, экономичному, высококалорийному и цивилизованному топливу, надолго, на многие годы  обосновавшемуся в апартаментах, квартирах, домах и даже хатах.

Почти два года Сергей Михайлович провел в море, заработав такое количество отгулов, что риск заболевания его позвоночника от пролеживания на диване возрос до опасного процента.
По прошествии отпускного месяца он заскучал.

Вот тут-то однажды  под вечер(ом) и появился отец вместе со своим приятелем, размерами напоминавшим Кинг-Конга, который никак не мог протиснуться в дверь.
Оба были слегка навеселе.
Отец представил своего друга.
Его звали Виктор Николаевич Острожнов.
Когда-то они вместе честно работали, и Виктор Николаевич отвечал за транспортировку леса.
Разговорились, и Сергей Михайлович прямо пожаловался Острожнову на безделье.
–  А что, Серега, слабо тебе поехать к моему сыну в Восточную Сибирь на несколько месяцев?
Он там начальник объединения  леспромхозов, – то ли в шутку, то ли всерьёз спросил великан.
– А в качестве кого? – заинтересовался С.М.
– Не волнуйся, – работу найдут, – успокоил его Острожнов, –  дорогу оплатят, харчи  –  за счет хозяйства, ну а там – что заработаешь!
– С удовольствием, – согласился Сергей Михайлович с этим человеком, который понравился ему с первого слова и никогда об этом не пожалел.
…– Комфорт, Сергей Михайлович, – это, конечно, весьма приятная штуковина. Но иногда так хочется чего-нибудь дикенького! – любил изрекать его знакомый мичман.

Современный лайнер ИЛ-62 из московского аэропорта Домодедово доставил Сергея Михайловича в Якутск, где он, прождав всего несколько часов, пересел на 24-ю “Аннушку” и через два часа приземлился на взлетном поле Верхоянска.
Здесь его встречал сам Николай Викторович Острожнов, находящийся по делам в местном центре, а заодно и выполнивший просьбу своего отца.
В сопровождении своего помощника и водителя он подкатил прямо к трапу самолета на УАЗ-ике.
– Здорово, Серега! Как долетел? – приветствовал его Николай Викторович как старого знакомого, – сейчас мы тебя покормим и доставим на базу. Оттуда поедешь машиной до поселка Утяй в 25-ти километрах от Верхоянска. Там у пристани стоит в ожидании небольшой пароходик,  “Орленок” называется. За сутки он тебя доставит до самого леспромхоза  “Майский”, недалеко от поселка Усть-Куйга, отсюда около 400 км.
Пароход уже вышел из Верхоянска в Казачье, но я попросил их задержаться немного в Утяе.
В хозяйстве о тебе знают. Ждут приезда. Как понял? – спросил такой же добродушный, как и отец, гигант.
– Все понял, Николай Викторович, спасибо! – отрапортовал Сергей
Михайлович.

И вот он уже сидел на палубе “Орленка”, любуясь окружающими его каменными утёсами и сибирской тайгой.

Пройдя около 50 км по реке, достигли поселка Батагай – последнего крупного населенного пункта после Верхоянска.
Далее по реке проследовали Алисарай, Усть-Адичи до Янска.
В Янске задержались на час у причала, выгрузив несколько ящиков.
Здесь ширина реки уже достигала одного километра.
А вот когда, миновав Мунгурдай и пос. Янский, достигли Балагана, то здесь русло расширилось уже до двух с половиной километров.
Совсем стемнело.
Взглянув последний раз на неописуемую красоту, Сергей Михайлович представил себе, что плывет по Угрюм-реке, вскоре за изгибом появилась Анфиса и помахала ему белым платком.
Он уже спал. До Усть Куйги оставалось 150 километров.

Много позже, вспоминая об этом путешествии, Сергей Михайлович подумал, что тогда на всю дорогу от Москвы до “Майского” он затратил чуть более двух суток, а леспромхоз уплатил Аэрофлоту 86 рублей 24 копейки за билет.
Ныне на это потребовалось бы никак не меньше недели и 500-600 U$D.

Вот так мы когда-то жили!
Ну, разве не вспомнишь здесь Станислава Говорухина, который принес однажды с собой на популярную передачу отснятый  им документальный фильм – “Как мы когда-то жили”.

В фильме были показаны и забитые российскими продуктами полки гастрономов, и полные осетров сети астраханских рыбаков, и работающие на полную мощность гиганты индустрии, и табло аэропортов – расписания движения самолетов в любую точку страны.
На всё почему-то хватало средств.
А самое главное в его работе – улыбающиеся лица людей.
Студия во главе с приятной ведущей не оценила его труд.
Впрочем, эта тема бесконечна. Неоспоримо одно – от правящих быдла и бездарей государству и его народу вряд ли удастся извлечь пользу.

Сидевшие вокруг критики с неизвестными даже столице фамилиями, политики, которых развелось больше, чем самих жителей и ничего толкового никогда не создавшие деятели искусств остервенело набросились на него, восприняв работу как попытку возрождения социализма.

И, хотя тухлятина прекрасно знала, что сам Говорухин был рьяным противником общества равных, даже членом парламента, это не остановило их.

Сергею Михайловичу фильм понравился, он оценил его, поняв – что хотел выразить выдающийся деятель.
Несправедливо называть яркого Станислава Говорухина лишь кинорежиссером.
Особенно приятно то, что российский талант был признан на Украине, где в 1986 году ему присвоили звание “Заслуженный деятель искусств Украины”.

Даже у Гитлера можно извлечь немало полезного из уроков времени его безраздельной власти – для  этого  нужно всего лишь внимательно изучить историю Германии первой половины прошлого столетия. Ну, а сколько поучительных примеров построения общества было при социализме обсуждать не стоит, иначе бы не выросло столько нарывов на многострадальной коже государства.
Действительно  –  не стоит об этом говорить.
Об этом и не говорят.
Говорил один лишь говорун.
Говорухин.

Две с половиной тысячи лет назад в Китае жил философ.
Его все знают –  Конфуций.
Учение Конфуция доминировало на политической и социальной арене жизни известного нам Китая вплоть до 20-го века!!!
Основополагающими учения конфуционизма являлись пять главных классических принципов взаимоотношений между живыми и умершими, отцом и сыном, мужем и женой, старыми людьми и молодыми, а также правителем и объектом правления.
Величайшим вкладом учения являлось внедрение образования и новых идей в практику существующего правительства.
Последователи Конфуция были глубоко убеждены, что только хорошо сплоченное управление, находящееся в руках честных, гуманных и образованных людей, способно сделать счастливым народ и процветающей страну.
Любопытно,  –  каков процент верховных радариев читал Конфуция?

Леспромхоз  “Майский”.
– Поднимешься на утёс – там у них контора, – крикнул Сергею Михайловичу Гаврилыч – капитан, он же боцман и механик “Орлёнка”.
Пароходик, не швартуясь, лишь коснулся маленького причала и, когда Сергей Михайлович спрыгнул, тут же отчалил, весело тарахтя двигателем. Оркестра не предвиделось.
Сергей Михайлович побрел на гору.            

Вскоре он подошел к небольшой деревянной постройке с надписью  “Управление”.
Постучав предварительно в дверь, он вошел.
За столом сидели двое бородатых мужчин.
– Знаем о тебе, – сказал один из них, – сам хозяин звонил в Усть-Куйгу.
Так ты, оказывается, моряк? Моряков у нас ещё не было.
Меня зовут Петр Иванович Калюжный. Я начальник участка.
А это – мастер, Вениамин Сергеевич Молчанов.
Сергей Михайлович поздоровался.
– Будешь функционировать на пилораме распиловщиком и обслуживать эстакаду, – произнес Молчанов.
– А нельзя ли мне к лесорубам? – спросил Сергей Михайлович.
– На повал тебе, сынок, рановато, да и опасно это. К тому же надо с полгодика подучиться.
Да ты не переживай. Здесь тоже работы хватает.
Заработки, понятное дело, поменьше, но будешь хорошо работать, – останешься доволен.
Сейчас пойдем, я покажу тебе место, где ты будешь жить. Затем отведу тебя в бригаду, – подытожил разговор  Сергеевич.
Они подошли к домику.
Внутри стояло четыре кровати, стол и печка.
На несколько месяцев это было будущее жилище Сергея Михайловича.
Он поставил сумку и проследовал за мастером по тропинке к вытянутому строению, откуда раздавался шум работающей пилы.
Повсюду лежали бревна леса. Их было столько, что казалось хватило бы на всю страну.
От пилорамы тянулся длинный метров двести транспортёр с крюками через каждые 3-4 метра.
Транспортер стоял.
На пилораме был обеденный перерыв.
В конце транспортера находилась площадка, над которой возвышалась довольно солидных размеров кран-балка с тельфером.
На пеньках сидели двое мужчин.
– Эй,  “Молчун”, ты где этого фраерка  надыбал? – крикнул один из них, белобрысый.
– Вот, знакомьтесь, ребята, это ваш новый распиловщик, – Сергей.
Он моряк, прибыл к нам на сезон.
Это – Александр Евгеньевич, – указал мастер на белобрысого, – а это бригадир, Валерий Анатольевич, – второй, вылитый молдаванин, даже не повернул головы.
– Ну, Серега, осваивайся. Ребята помогут, – с этими словами Молчанов ушел.
– Привет, Крузенштейн, – явно по незнанию изменив окончание фамилии великого мореплавателя, поздоровался блондин.
– Зови меня  “уголок”, – добавил он, а это – “оратор”, наш бугор.
И здесь же Уголок поинтересовался у начальника:
– На пеньки?
Оратор, не поворачиваясь, молча кивнул.
– Закидаешь чурбанами кибитку одного фофана, потом пастельга подгребет, – теперь уже изменив начальную (первую) гласную птицы –   неприспособленца к охоте, приказал Уголок.
С этими словами он повел Сергея Михайловича вдоль бревенчатых гор.
Вскоре они подошли к крытой грузовой машине.
Транспортом был американский Studebaker времен второй мировой войны, чудом оказавшийся в далекой сибирской тайге.
Как он туда попал, явно никто не знал.
Возможно, летающая тарелка решила сжалиться над лесорубами и доставила его  им.
– Уголок, ну сколько можно ждать? – прокричал, шепелявя, шофер, - взлохмаченный беззубый парень, протягивая тому две бутылки водки.
– К нам новый биньдя подвалил – Крузенштейн. А этого квакалу зови  “пиранья”, – представил Уголок  шофера Сергею Михайловичу.

Он объяснил ему, что нужно загрузить машину пнями и бревнами из обрезков, которые не подлежали распиловке.
Постараться при этом и управиться минут эдак за сорок. Сергей Михайлович попытался было возражать, но Уголок  уже исчез.
Пиранья молча перекуривал.
Даже не переодеваясь, Сергей Михайлович совсем угрюмо принялся за работу. 
С непривычки он мгновенно устал и весь взмок от пота.
Пиранья объяснил ему – как правильнее и удобнее грузить машину.
Вскоре к ним подошел неопределенного возраста якут и, не говоря ни слова, начал помогать Сергею Михайловичу. 
Часа через полтора машину закидали дровами, и Пиранья уехал.
– Пойдем на эстакаду, однако, – только и произнес якут с характерным уйгурским акцентом.
Уголок и Оратор сидели на тех же местах и распивали водку, закусывая хлебом и луком.
– А, Пастельга!  Приполз, однако, – смеясь, произнес Уголок, подавая тому наполненный стакан.
Другой он налил Сергею Михайловичу.
– А как же я работать буду? – спросил Сергей Михайлович.
– На сегодня финиш, однако. В Вашу честь Пастельга сгоняет к вечеру в Усть-Куйгу за подкреплением, – не переставая улыбаться, добавил он.
Сергей Михайлович выпил стакан водки и тут же захмелел.
С дороги и усталости он меньше всего нуждался в подобном подкреплении.
Но необходимо было привыкать к царящему здесь режиму.
Сергей Михайлович прилег на бревно и не заметил, как уснул.
– Кусейна, вставай, однако, – услышал он сквозь сон незнакомый голос.
Был вечер.
Перед ним стоял Пастельга.
Он повел Сергея Михайловича к костру возле домика, где расположились директор и  заместитель директора бригады.
Комаров и мошкары было столько, что, казалось, эти насекомые закрывают небо.
Сергей Михайлович не принимал участия в распитии горячительных напитков, сославшись на головную боль.
Оратор так и не произнес ни слова, зато Уголок болтал без остановки.
Сергей Михайлович поймал себя на том, что с интересом его слушает.
– Пастельга – это имя или фамилия? А может кличка? – спросил он впоследствии якута.
– Имя, однако, – был ответ.
– А фамилия? – заинтересовано настаивал Сергей Михайлович.
– Пастельга, однако, – ответил тот.
– Да, но это, получается кличка! – воскликнул Сергей Михайлович.
– Нет, лиска – Бориска, однако, – подвел итог якут.
”Все понятно, – подумал С.М. – якута зовут Бориска. Пастельга – добавка, вроде отчества, чтобы не перепутать о каком Бориске идет речь”.
Почему его прозвали именно этой птицей – уже не раскопать.
Ясно одно – Пастельга не имел никакого понятия ни о паспорте, ни о дате своего рождения.
Он всегда курил свою длинную трубку, набивая ее какими-то листьями.
На вопрос Сергея Михайловича о том, где жил Пастельга, тот просто ответил:
– Тайга, однако.
Якут был вроде внештатного члена бригады – грузчика и потребителем спиртного по совместительству.
Оратор и Уголок о чем-то все время шептались друг с другом.
Когда Сергей Михайлович решил откланяться с руководством и пойти спать, внезапно откуда-то издалека раздался странный гул, переходящий в отчаянный крик, похожий на птичий.
Минут через пять все исчезло и больше не повторялось.
– Что это? – спросил Сергей Михайлович Бориску.
– Унтаб, однако, – ответил он.
– А что такое ”унтаб”? – не унимался Сергей Михайлович.
– Не знаю, однако.
Он решил расспросить Пастельгу об Унтабе позже и отправился спать.
Так прошел его первый день в таежном хозяйстве.
Уже засыпая, он подумал, что вряд ли приятные слова Молчанова относительно неплохих заработков будут соответствовать действительности в такой, с позволения сказать, ”бригаде”.
Часов в шесть утра его уже растолкал Уголок, однако.
– Крузенштейн, лети к конторе и волоки три котелка с завтраком, –  бросил он.
Сергей  Михайлович, еще ничего не соображая, брызнул из ведра себе в лицо воды и, подхватив военного образца котелки с кастрюлей, побрел к Управлению.
Там уже стоял все тот же “Студебекер”, а Пиранья раздавал рабочим с пилорамы горячие завтраки.
Он наполнил котелки кашей и положил в кастрюлю яйца, лук, хлеб и масло.
С. М. вернулся в хижину.
Уголок и Оратор уже успели разлить из чайника в кружки горячий чай, непонятно где и каким образом согретый. 
– Мы начинаем в семь, хотя пилорама работает с восьми, – дал понять Сергею Михайловичу Уголок, – нужно заранее подготовить лес.
Я немного поднаучу тебя на  “подружке”.
Работа оказалась несложной, но требовала навыка и сноровки.

Оратор лазал по бревенчатым горам и производил таксацию – метил разные породы дерева специальной краской. Наряд он получал с вечера. Среди лесных пород  преобладали сосна, сибирская ель, лиственница и кедр.
Уголок с помощью специального захвата вытягивал нужные стволы и доставлял их на площадку, а Сергей Михайлович должен был распилить их на отдельные бревна, длина коих определялась линейкой – мерилом. Затем просто толкал ногой бревна на движущийся транспортер, крюки зацепляли их и двигали на пилораму.
Поначалу Сергея Михайловича просто-напросто завалили лесом – он никак не мог приноровиться к подаче, т.е. сильно надавливал на пилу, и она застревала.
Уголку приходилось в сотый раз объяснять ему, как правильно держать пилу и разрезать ствол.
Наконец, настал обеденный перерыв:
– Дуй за обедом, кибитку мы сами закидаем, – крикнул ему Уголок.
Сергей Михайлович отправился за обедом.
Из полевой кухни – огромного чана на колесах, уже раздавали еду.
Рядом стояло несколько ящиков с овощами.
Сергей Михайлович догадался, что Пиранья просто отцепил чан, а сам занялся пеньковым бизнесом.
Когда он принес котелки и кастрюлю на площадку, никого уже не было, и С.М. пошел  помогать бригаде грузить чурбаны.
От выпивки он отказался в пользу общества, и все остались довольны.
Вторая половина дня прошла в напряженной работе.
Сергей Михайлович так и не приспособился к “Дружбе”, но уже получалось лучше.
За ужином он снова сгонял к “студебкеру”, а допиливал за него Уголок.
Вечером пришел Бориска и принес Сергею Михайловичу какую-то мазь от комаров, очень пахучую.
С тех пор насекомые разлетелись от него по другим объектам.
Сергей Михайлович долго сидел с Бориской у костра, а его начальство куда-то пропало.
Пастельга уже доедал остатки ужина, когда снова раздался этот странный звук.
Сергей Михайлович вздрогнул и не заметил, как ушел якут.
Он еще долго сидел у костра и думал о море, о своих близких, о Москве.

Дни летели один за другим, и Сергей Михайлович временно потерял им счет.
Готовый лес на склады доставляли из тайги трелёвщиком, а иногда буксир подгонял по Яне плоты.
Тогда стволы с помощью цепей и лебедки поднимали на утес.
Этой же лебедкой спускали к воде готовые и запечатанные в штабеля доски, чтобы затем грузить их на баржи.
Расписание было обычным, как и в первый день.

Воскресенье – выходной, все отправлялись с утра в Усть-Куйгу, небольшой поселок около тысячи жителей которого, в основном якуты, занимались только охотничьим промыслом и рыбной ловлей.
Сергей Михайлович проводил выходные за изучением таксации и по примеру Оратора сновал между бревнами.
Породы отличить было не так уж и сложно.
Гораздо труднее и дольше было с определением возраста дерева и состояния ствола.

Только несколько раз он был с Пираньей в Усть-Куйге на почте, где звонил домой матери и отцу.
На месте выдавали лишь небольшой аванс – на личные нужды.
Всю зарплату получали по окончании работы в Верхоянске.
Теперь Уголок уже не помогал Сергею Михайловичу.
Тот сам знал, как проверить сцепление и заточить пилу, смазать цепь и отрегулировать натяжение, следя за своей “подружкой” каждый день по окончании работы. Обычные, ранее раздававшиеся крики с пилорамы:

….Крузенштейн…….подавай………чаще………..из-за тебя………… простаиваем………… – все чаще и чаще умолкали и, в конце-концов, перестали раздаваться вовсе.
Сергей Михайлович приобретал профессиональные навыки.
Но наибольшее уважение бригады он завоевал однажды в понедельник.
Очевидно подзагуляв, Уголок с Оратором не вернулись из Усть-Куйги.   
Как обычно, утром на столе лежала записка Молчанова:
Мебель. Кедр 15л, 3.5х60ст. 14.00 начать: сосна – сказоч. 15-20 лт 10ст. до 2.5м.

Это означало, что на понедельник нужно отобрать 60 стволов 15-ти летнего кедра для мебельных досок и распилить по 3,5 метра, затем начать подавать огромные сосновые бревна по 2,5 метра возрастом 15 - 20 лет “сказочникам” – плотникам, которые изготавливают детские домики, сказочные персонажи, площадки и т.п.

Оратор был бригадиром не зря – на всякий случай они с Уголком еще в субботу доставили на эстакаду около 20 стволов, с которыми Сергей Михайлович управился часа за полтора.
Далее он проявил себя в полную силу, следуя правилу:
“Если это могут другие, то сумею и я”.
За час он таксировал еще 20 стволов и к обеду оттащил кран-балкой все на площадку.
Транспортер не отключали – на пилораме знали об отсутствии ударного звена, и к часу дня было закрыто уже 40 стволов.
Сергей Михайлович снова полез на таксацию.
Пришли несколько человек с пилорамы и помогли ему переместить лес. К концу дня с мебельным кедром было покончено.
Оставшиеся 10 стволов сосны он напилил “сказочникам” и оставил их на площадке – пускать на доску стволы не требовалось.
Уже поздно вечером он побрел к костру, где сидел Пастельга, принесший ему ужин.
– Уголка и Ратора спят, однако, – произнес Бориска, покуривая свою трубку.
Информация была излишней – дикий храп, раздававшийся из хижины, был слышен в Усть-Куйге.
Когда он вошел, то увидел на столе записку: 
“Молодец, Сергега! Молчанов”.
Уголок все чаще и чаще старался улучшить момент, чтобы поболтать с Сергеем Михайловичем.
Оратор же  явно не одобрял его намерений, что было видно по поведению бригадира.
Из рассказов Уголка свидетельствовало, что бугор отсидел 15 лет в зоне особого режима за убийство.

В ”Майском” он уже провел три года и возвращаться на западные территории необъятного Союза не собирался, зная о том, что сразу же возникнут осложнения с работой, с пропиской, с органами милиции и, конечно же, с людьми.
Наверное, он принял верное решение.
Выпытывать прошлое Уголка не требовалось – тот сам с удовольствием рассказывал про себя множество историй, порой что-то скрывая, иногда слишком уж преувеличивая.
Александр Евгеньевич был вором.
Он даже не помнил когда начал воровать, и в свои 38 лет уже четырежды побывал за решеткой.
Вполне естественно, что свою квалификацию он со временем совершенствовал, в конце-концов перейдя на своеобразный вид воровства – по его же выражению, он стал “брать углы”.
Что означало – воровать в общественных местах тугие чемоданы трудящихся.
Отсюда и происхождение его клички – Уголок.
Как утверждал Уголок, самое главное – это “выпасти фофана”, т.е. найти и выследить так необходимый объект.
В таком деле лучше всего иметь напарника.
Но идеальным вариантом являлась напарница. И Уголок нашел её.
Этой бесценной находкой оказалась некая Анна Степановна по кличке  “Керзa”.
Вдвоем они снимали в различных районах Москвы квартиры, куда приносили украденный товар – “потрошили углы”.
Однажды они  “взяли угол” одного богатого на вид грузина на Курском вокзале.   
Придя на квартиру, дуэт вскрыл огромный чемоданище.
Внутри оказался еще один.
Так один за другим, по образцу палехских матрешек, они открывали аж семь чемоданов.
Последний оказался пустым. 
– Эта гнида в них цветы возила! – с горечью вспоминал Александр Евгеньевич.
Но больше всего Уголку нравилось “работать” в международном отделе Главпочтамта на улице Горького в Москве.
На вопрос Михайловича: 
– А почему именно на Главпочтамте?
Уголок ответил:
– Углы там пузатые, да и много ксив заполнять надо, пока товар получишь. Там угол взять  –  раз плюнуть. С выходом вот проблема – крутой прикид нужен, – ответил Уголок.
Всё происходило по отработанной схеме.

Сначала находили клиента посолидней, собирающегося что-либо отправлять за рубеж, а ещё лучше – получавшего оттуда посылочку. Пока он заполнял необходимые бланки и расписки, к нему с одной стороны подходила богато одетая дама – леди Керзa с просьбой, объяснить ей, как заполнить тот или иной бланк.
А с другой тут же пристраивался Уголок.
В шляпе, роговых очках, в солидном костюме при галстуке, он своим внешним видом тянул не ниже, чем на зам. министра.

Уголок, щелкнув “паркером” и делая вид, что пытается заполнить “форму Х”, задавал клиенту вопрос, наподобие следующего:
– Вы  не подскажете почтовый индекс Верхней Зеландии?
Тот поправлял его, называя далекую Зеландию “Новой”.
Уголок начинал полемику о том, что Новая Зеландия делится на два острова Южный и Северный, что вполне соответствовало действительности.

Его же (Уголка !!!) родственники проживают на Северном острове, поэтому они зовут его Верхняя Зеландия.
Когда бедняга соглашался, наконец, с Уголком, – было уже поздно.
Обычно угол уносила Керзa, но если он был тяжелый, то за дело брался Александр Евгеньевич, а уже со стороны Анны Степановны слышался вопрос:
– Вы не подскажете почтовый индекс Нижней Зеландии?
Но все когда-то проходит, как написано на внутренней стороне кольца Соломона.
Прошло и это (на внешней стороне, хотя, кажется, – наоборот).
Керзy взяли. Уголок сумел уйти. Прекрасно понимая, что подельница рано или поздно сдаст его, Уголок специально на глазах у продавцов утащил из ”самбери” (отдел самообслуживания в магазине – А.Е.)  на Казанской улице несколько пачек сахара-рафинада, чтобы пойти по этапу “по минималке”.
Он все просчитал, зная, что в тюрьме его никто искать не будет, и трюк с властями прошел на 5 баллов.
Уголок отсидел год и уже навострил лыжи на зимний пробег:
леспромхоз  “Майский” – Москва, Центр.
Анна Степановна тянула восьмилетний срок.
– А почему её звали Керзa? – спросил Сергей Михайлович.
– Да морда у нее была похожа на керзовый сапог, – вполне серьёзно ответил Уголок.

Как-то вечером справляли день рождения Вениамина Сергеевича Молчанова.
Пастельга не принимал участия в застолье, поэтому закуску и бутылку водки Сергей Михайлович принес к костру, где, как повелось, они расположились с якутом.
– Кусейна хорошая человека, – произнес Бориска, приложившись к стакану.
Снова раздался тот необычный гул с протяжным криком – явное подтверждение слов Бориски.
– Расскажи про Унтаба, Бориска, – попросил его Сергей Михайлович.
Ниже приводится рассказ якута Бориски ибн Пастельга.
Унтаб – это таежное чудовище, демон, проживающий на водоёмах, вроде нашего водяного, только не в образе старика, а животных.
Зимой, когда вода везде замерзала, унтаб превращался в огромного медведя и бродил по тайге.
В старые времена многие сибирские охотники пытались поймать или убить унтаба, но все они бесследно исчезали.
Унтаб поедал их.
Даже вслух упоминать об Унтабе было опасно.
Однажды на реке появился небольшой челн. В нем сидел охотник.
Он был красив собой, молод и отважен.
В таежный поселок он привез много меховых шкур.
Там он повстречал девушку, в которую влюбился, а она полюбила его.
Отец девушки был богатым купцом, и он не хотел отдавать ее замуж за бедного охотника.
Но девушка сказала отцу, что все равно убежит с возлюбленным помимо воли отца.
Купец был в отчаянии.
Тогда он дал согласие молодым, но с условием, что охотник найдет и убьёт унтаба.
Тот, не, задумываясь, отправился в тайгу, и вскоре исчез навсегда.
Девушка умерла от отчаяния.
От горя купец бросился с утеса в Яну.
Унтаб забрал их всех. Своим голосом Унтаб по вечерам напоминает об этом, а вслед за ним кричит девушка.

Прошло много лет, но ни разу в тех местах никто более не исчезал и не погибал.
Унтаб всем показывает дорогу и выводит из тайги.
Он простил людей, взяв себе в жертву молодого охотника и девушку. 

Время работы Крузенштейна в далеком таежном леспромхозе подошло к концу.
Провожать его на причал вышла половина пилорамы во главе с Петром Ивановичем Калюжным.
Сергей Михайлович обнялся с Молчановым. Затем подошел к Бориске.
Тот протянул ему какой-то якутский амулет на память о совместно проведенном времени.
Уголок был слишком торжественно серьёзный.
Подав Сергею Михайловичу на прощанье руку, он шепнул ему на ухо :
– Не забудь о моей просьбе.
Тот кивнул в ответ.
Вскоре из-за утёса показался  “Орленок”.
Гаврилыч несколько раз посигналил гудком.
Сергей Михайлович уже собрался идти на причал, когда кто-то тронул его за плечо.
Обернувшись, он увидел перед собой Оратора.
– Тебе от меня на память, – произнес бригадир,  подавая С.М. сверток.
Это были единственные слова Оратора в его адрес, произнесенные за несколько месяцев.
В свертке оказался огромный нож ручной работы – такой красоты Сергею Михайловичу видеть еще не приходилось.

Глядя на лезвие вместо зеркала, Сергей Михайлович встретился взглядом со своим лицом, слегка уставшим, но веселым, а Оратор уже ушел.
Расчет он получил в Верхоянске – деньги по тем временам немалые.
По прилету в Москву Сергей Михайлович срочно тут же купил телефонный справочник всех предприятий Москвы издания 1976 года, где были занесены их телефоны и адреса.
Как и обещал, он отправил его в Усть-Куйгу Уголку.
Его фамилия была Мозырь. Товарищ  Александр Евгеньевич Мозырь.
Сергей Михайлович догадывался – в каких целях будет использовать господин Уголок этот справочник.
Но не привлекут же его к ответственности за то, что он подарил на день рождения члену своей бывшей бригады книгу, которая продавалась в каждом киоске ?

Я буду считать эту главу незаконченной, если не вернусь к эпохальной фразе Станислава Говорухина – “Как мы когда-то жили”.

При освоении Дикого Запада и вплоть до наших дней американские ковбои носили нашейные повязки.
Многие, видевшие кинофильмы-вестерны, картинки, этикетки и журналы, знают, что эти платки-кашне-повязки-галстуки-бобочки были красного цвета.
Некоторым известно, что ковбои их использовали для закрытия лица от ветра и пыли, затягивали ими вместо жгута кровоточащие от ран конечности, процеживали вместо фильтра через них воду для питья из полувысохших водоемов, подавали ими издали сигналы своим товарищам, наконец, просто повязывали их поверх своих грубых рубах – пофорсить.            

Почти никто даже не догадывается – почему в те времена они были исключительно красными?
А ответ очень простой – цвет именно этой краски был наиболее стойкий к обесцвечиванию.
Ну, и уже почти секретом являлось то, что на протяжении семидесяти с лишним лет красные знамена, развивающиеся над Кремлем, приходилось окрашивать из поколения в поколение лишь одной русско-советской семье, которая держала в строжайшей тайне состав  и пропорции химического красителя.
Мне жаль эту семью – она потеряла работу, пусть временно.
Несомненно, этому талантливому роду найдется применение и в наше бурное время.
Но боль и утрату от  потери могущественного знамени, как символа, пусть даже красного (что уж тут поделаешь!) – народу придется лечить десятилетиями.

И здесь не помогут ни “трехцветки”, ни “блакидки”, ни кресты, ни вертикали, ни другие пестро украшенные материи.
Так уж мы когда-то жили.