БЕДЛАМ

Сколько-нибудь стоящая книга всегда 
возникает прямо из жизни и писать ее
надо собственной кровью.                   

Ричард Олдингтон.      

очень долго не решался, спорил с собой и сомневался в том, стоит ли вообще "прицеплять" зту главу в качестве последнего вагона к уже переполненному размышлениями поезду или же спокойно обойтись без нее, оставив безумно сложную по содержанию тему вне читательского суда.
В конце-концов я осознал, что эти близкие и всегда родные моей душе, порой критические моменты мне всегда необходимы (уж такой я) и не зафиксировать их на белых страничках (читай – "листиках") моего творения было бы ошибочно и весьма обидно.
Так или иначе – я решил остановиться именно на этой главе.
И каждому будет понятно почему, когда он прочитает последнее предложение.

Ну разве не уместно было бы здесь  вспомнить фразу Эрика Хоффера "Как много нужно знать, чтоб научиться сомневаться"? 
А вот, теперь пора перейти к привычной уже манере описания жизненных Zig-Zag-oв Сергея Михайловича и посмотреть что же с ним произошло на этот раз, сквозь какие преграды ему пришлось пролезть (а без этого С.М. был бы не С.М.).
На сей раз Сергею Михайловичу удалось забраться довольно высоковато да так, что и спуститься оказалось чрезвычайно сложно.
Кстати, о спусках.
Один из банальных афоризмов гласит – "залезть на дерево всегда легче, чем спуститься".
В начале книги читатель был информирован о том, что Сергей Михай лович применил некий "транковый" стиль, мысленно ассоциирующийся с обычным деревом, демонстрирующим смысл описания.

По славянской мифологии дерево является символом жизни, а ствол дерева олицетворяет настоящее время – нас самих.
Наверное стоит также добавить, что корни – это прошлое, наши предки,
ну а будущим (дети) является крона.
Короче, звено транковый стиль – настоящее – С.М.– славянская мифология – психоанализ послужит вступительной деталькой цепи событий, произошедших с Сергеем Михайловичем в этой главе.
Вернемся к мифологии Славян.
Вне всякого сомнения Сергею Михайловичу следовало бы поклоняться НИЮ – богу морей и океанов, покровителю мореходства и рыболовства.
Пусть будет так, хотя это и не так.
Но почему? Снова все нелогично, снова все не так, Михалыч!
Объяснение этому имеется, довольно несложное по своему философскому смыслу.
А для этого стоит обратиться к учению австрийского врача-психиатра Зигмунда Фрейда.
Он развил теорию психосексуального развития индивида, в формировании характера и его паталогии главную роль отводил переживаниям раннего детства.

Но более всего Сергею Михайловичу, как человеку нормальному, несмотря на то, что он провел на море столько лет, импонировало в учении Фрейда то, что в развитом им психоанализе в центр внимания он ставил бессознательные психические процессы.

Вытеснение из сознания неприемлемых для него влечений (преимущественно сексуальных) и травмирующих переживаний рассматрива-лось Фрейдом в психоанализе как главный источник паталогических заболеваний и невротических симптомов.
Особенно интересна психическая структура личности в психоанализе по Фрейду: бессознательное "Оно" (область влечений); сознательное "Я", сдерживающее импульсы "Oно" посредством неких сдерживающих механизмов; "Сверх-Я" (область социальных норм и нравственных установок).
Разумеется, Сергей Михайлович вполне одобрял главную идею Фрейда, заключающуюся в том, что доминирующей силой в поведении и мотивации человека является сексуальная энергия.

Фрейд ничего не открывал – эти истины были известны тантризму Индии, древним дравидам и некоторым школам буддизма.
Эти школы имеют не только знания, но и огромный тысячелетний опыт конкретных практик, позволяющих использовать сексуальную энергию в различных целях.
Немного запутанно, не правда ли?
Так или иначе, С.М. решил поискать для себя что-нибудь оригинальное. И нашел.
Не без посторонней помощи.
В результате, абсолютно не чувствуя никакого разлада в собственной голове, он решил профильтровать свое серое вещество дабы продлить срок его службы.
Точно так же автолюбители меняют, скажем, масляные фильтры на своем подвижном детище, без которого по своей наивности они якобы не могут полноценно прожить и дня.

... Если Вы воспользуетесь электричкой, отправляющейся с Курского вокзала Москвы и, проехав немного-немало – около 70 километров выйдете из нее на станции “Cтолбовая”, то возьмете на душу грех, если не пересев на автобус, не посетите местечко Белые Столбы в 20 километрах от станции.
Ведь местечко когда-то было довольно знаменитым и гремело на весь мир!
Именно там содержались известные диссиденты, борцы за права человека, ученые, изобретатели, знаменитые воры как в законе, так и беззаконные и т.д. 

Психиатрическая больница им. Яковенко располагается в живописнейшем сосновом бору, напоминая издали пионерский лагерь.
Именно там работал один очень хороший доктор – Николай Иванович Олейник, настоящий врач-психиатр, проведший в далеком Тибете целых шесть лет.  
Но это отдельная история, а пока Сергей Михайлович сидел в кабинете одного заведывающего психиатрическим отделением одной из больниц одного из городов.
Звали психиатра Петр Егорович.
Надо заметить, что попасть по своему желанию в такое заведение для простого смертного не представляется возможным.

Сергею Михайловичу повезло, – в засекреченном отделении работала его знакомая, и он, вместо того, чтобы заниматься мирскими делами, уговорил ее помочь устроить его в больницу в качестве санитара, обязательно в психотделение, где намеревался собрать бесценный материал  для дальнейшего анализа.
Ну не Михалыч ли!!!

Петр Егорович задавал Сергею Михайловичу рядовые и офицерские вопросы – выявить для себя степень пригодности будущего работника отделения, а заодно и немного разобраться с его интеллектом.

Сергей Михайлович не ставил себе целью загнать в угол неплохого на первый взгляд человека.
Вот почему он отвечал как можно проще, точнее и лаконичней. 

Судя по хмурым бровям и откровенно уксусной физиономии медика, оценки С.М. в этом зачете были явно неудовлетворительными.
Но его задачей являлось проникновение в святая-святых, поэтому он осторожно начал “подготавливать” врача.
– Вы уже успели поставить мне диагноз? – спросил С.М.
– Вообщем, да, – ответил доктор.
– Я могу его произнести за Вас: начальная форма дипсомании, резко развивающаяся в процессе безделия, что в дальнейшем приводит к появлению дисфории,  – своим ответом С.М. откровенно развеселил Петра
Егоровича.
– Вы много читаете? – спросил тот.
– Много, профессор, много, и выбираю самые различные темы, точнее просто ничего не выбираю, а беру. Беру и читаю.
Не пора ли материализовать мое появление в дурдоме? – ввернул  С.М. назревший вопрос.
– Ну что ж, поздравляю Вас, Вы приняты. Не скрою – я рискую, но у Вас великолепная рекомендация. Нам придется спуститься вниз, оформить кое-какие бумаги и вперед, мой друг, навстречу совершенству скоплений нервных клеток и волокон.
Как говорил Кристиан Бови – “Мозг гораздо чаще ржавеет, чем изнашивается”, – доктор был великолепен. 

Сергей Михайлович же откинулся на мгновение в кресле, посмотрел на потолок и вспомнил фразу Роберта
Орбена: «Психоанализ – это когда платишь  35 долларов в час, откровенно беседуя с потолком». Вслух произносить этого не стоило – доктор мог не знать кто такой Орбен.
Они спустились на первый этаж и во шли в кабинет врача-администратора (прекрасная должность), распределителя новых работников больницы и на совместных паях хранителя их трудовых книжек.
Сергей Михайлович написал заявление о том, что он просит принять его на работу в должности санитара психиатрического отделения N-ской больницы и обязуется выполнять все необходимые требования, не вступая ни в какие прирекания и споры с больными. 
Дело было обтяпано.      
На душе у Сергея Михайловича почему-то стало тревожно, если не сказать, что его едва не охватила паника.
“Что ждет меня впереди? Нужно ли мне все это? А не лучше ли было просто лежать на диване дома, под боком у жёнушки?” – задавал себе бесконечные вопросы  исследователь собственных мозгов.
Вскоре он поднялся на этаж, где располагалось строго-настрого засекреченное психиатрическое отделение.
Разумеется, читатель заинтригован – как же С.М. трудился на этот раз. Это не имеет значения – главное наблюдения.
Во всяком случае, экскременты за больными он не выносил, уж поверьте на слово.

Следует заметить, что согласно плану градостроительства, указанный медицинский архитектурный ансамбль в силу экономических причин не отличался выразительной композицией, тектоникой, пропорциями и масштабом, не говоря о ритме, пластике объемов и фактуре.  
Дурдом просто слепили на скорую руку в конце 40-х годов, как раз тогда, когда становилось модным упекать нестандартно мыслящих людей подальше от биороботов-совков.

Схематично приоритетный в больнице этаж выглядел в виде простейшей русской буквы “Г”, на окончаниях и стыках двух линий располагались расширения – залы, напичканные больничными койками для тех, кому не посчастливилось приткнуться в палатах, не имеющих ни столиков, ни тумбочек, ни дверей.
На всех окнах были навешаны решетки, мощи которых могла бы позавидовать тюремная камера смертника.
В палатах, размером с монашескую келью, возлежало прямо на видавших и лучшие времена матрасах по 6-7-8 психически расстроенных тел.

Некоторые из полусгнивших пружин давно уже не выдержали такого количества психов и лопнули на разрыв, поэтому тело несчастного ощущало себя в гамаке, сигнализируя на все отделение о ночных переворотах с боку на бок дикими скрипами костей, суставов и ржавых кроватных пружин.
О побеге из такого места не следовало и мечтать – это Вам не тюрьма. Здесь все на виду, к тому же и двери отсутствуют – круглосуточно видно каждому каждого.
Казазалось, что даже стены просвечиваются.
Кроме того, сумасшедшие настолько внимательны, что при первой необходимости предадут и продадут медсестрам ваше монтекристовское побуждение.
Вдоль линий русской буквы располагались палаты – загоны.
Нумерация, как и положено солидным учреждениям такого уровня, начиналась слева направо.
Элитными считались палаты № 1 и № 2, где лежали более или менее здоровые субъекты, а процент не сломанных пружин в кроватях  достигал астрономической цифры 70.
Между входным и средним залами была втиснута небольшая кухонька, уже с дверью и замком, напротив которой находилась святая святых отделения – каморка психо-мед-персонала. 

Об этих героических женщинах, /обычные люди (мужчины) работать в таких условиях просто не смогли бы/, следует написать отдельно.
На особо вредных производствах, где тяжелый труд и токсичность основательно подкашивали здоровье трудящихся, рабочий стаж, установленный в законном порядке государством увеличивался вдвое, т.е. за фактически отработанный год на указанном производстве при подсчете стажа работы Вам начислялось уже целых два.
И это было правильным решением.
Но только не для психбольницы, не подходившей по условиям и труду ни под какие-то бы ни было коэффициенты.
Тут год шел за два с половиной, не ниже, иначе ищите дураков на такую работу среди тех дураков, которые там и лежат.

Не секрет, что большинство долго и преданно функционирующих на своем поприще психиатров и невропатологов сами наполовину давно свихнулись, и уж если Сергей Михайлович решил “происследовать”  жизнь в таком заведении, то ему сам Бог велел это учитывать.
Однако, медицинские сестры и санитарки являлись довольно нормальными людьми, во всяком случае претендовали на таковых.
В чем же дело?
За целый месяц (читай – два с половиной) пребывания в отделении Сергей Михайлович многое изучил и повидал.
Оказывается, ларчик открывается почти беззвучно – нужно выработать для себя единственно правильную норму поведения, иначе Вы, после круглосуточного дежурства, придя домой, начнете терроризировать семью, вскоре сами станете психом и неврастеником, а в конце-концов очухаетесь на больничной койке под присмотром своих же коллег.
А норма этого самого поведения, точнее – рамки, были весьма элемен тарными – необходима жестокость в обращении с подопытными.

На них надо постоянно орать, не мешало бы и огреть для порядку, скажем, шваброй, веником или на худой конец – мокрой тряпкой.
Воспитанники очень уважают силу и напор, становятся послушными и, будучи полностью деморализованы страхом, выполняют любые приказы, вплоть до съедания собственных экскрементов.

Как указывалось выше, отделение было переполнено больными всех мастей: притворяющимися, скрывающимися от правосудия, наконец, прописавшимися в психушке на долгие годы бомжами и т.п. настолько, что даже ржавых кроватей времен Александра Федоровича Керенского в его бытность верховным главнокомандующим, откровенно не хватало.
Кстати, о больничных кроватях.
Согласно свода статистических сведений по стране, на Украине на каждые 10 000 жителей приходилось 130 больничных коек.
Казалось бы невероятно мало.
Ан-нет!!! 
Вот чем нам надо гордиться!!!
Среди 193 государств на планете Украина по вышеуказанному показателю занимает 4-е (!!!) место, пропустив на пьедестал лишь Монако, Японию и КНДР.
Невероятный показатель.
Но и здесь, к сожалению, не приходится удивляться – этот показатель вырос за счет большого количества больниц, построенных еще при царе
Горохе.
Денег же на их содержание практически не отпускается, вот и приходится спать в “гамаках”.

Сергей Михайлович, будучи инженером-экономистом по образованию (и не только по этой причине), очень уважал статистику.  
Но не стоит утомлять читателя скучными данными о количестве подстилок.
Напомним лишь то, что врачей на Киевской Руси столько же, сколько стоматологов, а количество медсестер эквивалентно числу акушерок.

И это в стране, где смертность почти в два раза превышает рождаемость, где за десятилетие (с 2000 по 2010 годы) вымрет почти три миллиона человек, а полстраны ходят с гнилыми зубами!
А вот психов и нервнобольных на Украине все-таки маловато.
Судите сами.
По причине нервных заболеваний в стране на каждые 100000 человек приходится всего 8,9 смертей. И здесь мы занимаем 66-е место в мире.
Хотя это тоже цифра – каждый год 4500 тел, не успевших вовремя подлечить нервишки отправляются к праотцам.
Вернемся в отделение.

На следующее его дежурство на этаж доставили Василька–важную персону, поскольку тот был оформлен в элитную 1-ю палату.
Несколько подручных вытряхнули из матраса какое-то аморфное тело, лежавшее у входа (входного проема) и услужливо бросили на койку довольно чистый лежак и одеяло.
Бедняга, мирно спавший в “люксе”, даже не успел сообразить что с ним произошло, как оказался на полу.
Так часто сбрасывают с дивана спящих кошек, обнаглевших до того, что вытянув лапы, занимают половину площади любимого многими предмета мебели.

Получив пинка под зад, бывший квартирант палаты отправился на поиски среды обитания попроще, а Сергей Михайлович для порядку огрел того шваброй.
О быте и гигиене  затворников по принуждению и добровольных.
Не стоит придираться к словам – мы не в монастыре.
В отделении “прописалось” около полутора сотен тел, половина из которых обитала в десяти палатах – загонах.
Остальные беспорядочно размещались в трех проходных залах.
На все отделение существовал лишь один одноместный туалет, с двумя умывальниками, но и он был всегда заперт на огромный навесной замок.
Ключ по требованию выдавался только проживающим в элитных 1-й и 2-й палатах.
Для остальных в помещении для курения были поставлены несколько отвратительно вонявших ведер, куда испражнялись больные.
Под надзором санитарок и нового санитара они сами же и выносили эти гадости на улицу в спецотстойник.
Имелся в распоряжении и едва функционирующий душ, но в эту конуру могли попасть только избранные и за отдельную особую плату медперсоналу.

Кстати, на Украине, согласно той же статистике, доступ к чистой воде имеют лишь 96% населения.
Почти 2 млн. персон не имеют понятия что это такое.
Их было бы гораздо больше, но статистам не под силу учесть количество безводных психов – двери-то закрыты.
Как и где, а главное – чем умывались остальные, Сергею Михайловичу выяснить так и не удалось, скорее всего по той простой причине, что они не умывались вовсе.
Перейдем  к тем, кто обитал в 1-м люксе.
У окна находилось две койки.
Одну из них занимал молодой паренек Ваня. С.М. сразу подружился с ним.
Иван был отъявленным алкоголиком на свободе и, кажется, совершил какой-то криминал.
Он держал в кулаке и на кулаках все отделение, медперсонал считался с ним и ему многое прощалось.

Ивану были известны разного рода лазейки, благодаря которым ему удавалось доставать чай, водку и сигареты.
Он много рассказывал Сергею Михайловичу о нравах и обычаях, царящих в “Бедламе” и за отдельными засовами филиалов отделения, при этом называл его не иначе как “отец”. 
Иван однажды намекнул “папаше”, что несколько лет назад ему немало пришлось кое-кому “отвалить” за возможность благоустройства в психушке, да еще и в закрытом отделении.
– Если будут какие-то проблемы с ментами, ты, отец, всегда через известных тебе людей сможешь устроиться здесь хоть на 10 лет и никто тебя не будет трогать пока не получит на то специального разрешения, выдаваемого этими же людьми, – шепнул ему однажды Ваня-божий человек.
– Учту, – прохрипел в ответ Сергей Михайлович, к тому времени начавший на одну треть входить в роль.
Ивану иногда даже удавалось выколотить для себя однодневный отпуск, и рано утром он  приходил  в логово веселый и навеселе.

Конечно, никто и не думал о том, чтобы держать его с таким опасным диагнозом как “алкогольный психоз”.
Вот почему милого Ванюшу зафиксировали в файле /КАТАТОНИЯ/ –  смешнее некуда – психическое расстройство с преобладанием двигательных нарушений.
Причем у Ванечки был кататонический ступор – состояние обездвиженности с отсутствием реакций на внешние раздражители (в т.ч. и болевые).
Ну что ж, судя по тому, как он носился по отделению и даже вне оного, диагноз был поставлен-таки верно.
Напротив Ивана, также у окна приютился Валера – угрюмый и неразговорчивый тип, постоянно озирающийся по сторонам.
Валерику было уже за 40, но выглядел он “утомленнее”.
Он проходил под литерой “Ш”.
Вялотекущая шизофрения, бред, мания преследования.
То, что это не соответствовало действительности было так же ясно, как и в случае с Ваней.
Если присмотреться к хитрющему взгляду этого субъекта, а также к его перемещениям – тот повсюду, словно рыбка-лоцман за акулой, следовал по пятам за Иваном, в ожидании сигаретного или чайного улова – станет очевидно, что неспроста очутился Валерик-шизофреник в изоляторе, да еще и в “люксе”.
Видно шалил парниша на воле и валял ваньку не меньше Ваньки.

Далее следовал Юра.
Здесь все было проще, хотя Юра, впрочем как и остальные обитатели, являлся личностью весьма своеобразной.
Сергей Михайлович с удивлением узнал, что тот когда-то работал на флоте в должности механика.

Он мечтал открыть свою фирму по наладке гидравлического оборудования на всей Украине, владельцем которой, естественно, будет сам Юра.
Как-то в поисках гидравлических кранов Юра сиганул прямо в море за борт, откуда с большим трудом был выловлен чудом не растерявшимся экипажем и доставлен для дальнейшего изучения подходящего оборудования в ближайший порт, где на причале с носилками его уже ждали санитары.
Юра провел в психушке всего полгода и можно было бы отметить, что гидравлический оптимизм выливался прямо наружу из его переполненного идеями организма.
– А почему ты решил основать именно эту фирму, – с интересом спросил Юру Сергей Михайлович.
– Все дело в том, – невозмутимо ответил тот, - что в нашей стране никто в этом тонком и заумном деле не соображает.
Вот сделаю еще рейс, поднакоплю деньжонок и поставлю процесс на колеса. Кстати, мне и санитары будут нужны.
Пойдешь ко мне в замы?  – добавил он.
–  Непременно, – тут же дал согласие Сергей Михайлович.
Ему было жаль Юру, которому флот и гидравлика теперь могли лишь только сниться.

А ведь насколько жизненно необходимы были нашей стране такие ценные кадры !
Личное дело Юрика тихо покоилось в рядовой красной папочке с маркой: ГЕБЕФРЕНИЯ/ГАЛЛЮЦИНАЦИИ, где карандашиком (уже для  последующих корректировок) было накарябано:
“Обман чувств, ложное восприятие, двигательное и речевое возбуждение, разорванность мышления, необоснованное повышенное настроение.”

Одной из самых колоритных фигур “умной” палаты №1 был Гиви – то ли грузин, то ли не грузин  по происхождению.

Гиви никого не стеснялся и откровенно поведал, что скрывается от кого-то в больнице уже в пятый раз.
Ветераны, конечно же, знали его и приветствовали очередное появление Гиви на объекте радостными возгласами.
Гиви всегда шутил, был на подъеме, угощал друзей сигаретами и чаем и очень располагал к себе.
Поскольку он не подходил ни под какие бы то ни было диагнозы (эх вот где пригодился бы профессор А.В. Снежневский), ему на небольшом листике бумаги просто чиркнули – ДЕМЕНЦИЯ – слабоумие, приобретенное в результате эпилепсии, пограничная депрессия, тоскливое, подавленное настроение.
Наиболее загадочным в палате являлся Игорь – высокий молодой парниша, не выпускавший из рук мобильного телефона, по которому ему постоянно названивала какая-то девица.
Игорь называл ее “лапочка”.
Порой он и сам нажымал на кнопочки и разговаривал по спецсвязи, но уже не с лапочкой, а с какими-то лаптями, судя по приклеенным к ним кличкам, которыми пользовался  Игорек. 

В его прошлом не приходилось сомневаться, поскольку количество наколок на его руках едва не перевалило числом количество волос этих же рук.
Было весьма странно и непривы-чно видеть Игоря лишь днем.
Он подлечивался амбулаторно и всегда на ночь куда-то исчезал, имея типично психический диагноз – астма.
Впрочем, о диагнозах не спорят, тем более, что в основном это импровизации.
Ну, а теперь о Васильке.
Случайно Сергей Михалоич подслушал разговор Петра Евгеньевича и Василька.
Поучительный диалог, точнее соло маэтро.
– Видите ли, уважаемый Борис Антонович, – со всей серьезностью поведал тому доктор – защитный механизм Вашей психики производит так называемое вытеснение, состоящие в изгнании из сознания неприемлемых для него переживаний – влечений и импульсов, а также их производных – эмоций, воспоминаний и других.
А ведь вытеснение из этого сознания неприемлемых для него влечений (преимущественно сексуальных) и травмирующих переживаний рассматривается /вспомните Фрейда/ в психоанализе как главный источник невротических симптомов и патологических явлений (заболеваний, ошибочных действий и прочих), – закончил наставник.
Бедолага и сам изрядно мучился в поисках необходимого диагноза для такого пациента.
Вот так Васильку удалось просочиться в стан настоящих больных, а не симулянтов, и он был оформлен в папочке:
ПСИХАСТЕНИЯ, ВАРИАНТ 2, ПАРАГРАФ 14-й  – “очень назойливые, постоянные сомнения”.

Если вы лежите в отделении с таким диагнозом, то психотропных уколов, таблеток и всяких лекарств вам избежать не удастся, причем за приемом (глотанием) следит аракчеевский взгляд держиморды (медсестры).

Для порядку, прибывшему Васильку вкололи такую дозу какого-то тринитротолуола, что он очнулся только через несколько дней, привязанный к кровати Сергеем Михайловичем, Ваней-божъим человечком и Кувалдой  – санитаркой Машей, способной одновременно поднять на высоту около метра сразу четверых психов, в проходном зале  № 2.

Абсолютно не соображавший Василек судорожно пытался ухватить ртом дополнительную порцию воздуха.
Хорошо, что он был способен говорить, точнее мычать.
На его блеяние прибежал преданный С.М., и в конце-концов тот был развязан.
В дальнейшем П.Е. с прискорбным видом и извинениями сообщил, что медсестры перепутали лекарство и по ошибке вкололи Васильку возбуждающее психотропное средство, которое очень активно действует на способность гипофиза вырабатывать пролактин, в результате чего нейрогумаральная регуляция было нарушена.

Все было бы нормально, если б не этот проклятый гипофиз, который расположен как раз по соседству (точнее у его основания) с головным мозгом.
Вот видите – снова все замыкается на мозги !
Ну, а как иначе?

Ну, а проще говоря, Василек, перевозбудившись, вызвал на подмогу  гуманоидов и прочих марсиан, активно начав терроризировать с помощью подоспевших диких гончих псов с Аляски перепуганное далеко не на шутку нервно-психо-дур-отделение.
Пришлось срочно привлекать Кувалду, Михалыча и компанию.
В результате прибывший был зафиксирован на два дня в койке, отведенной для таких целей в уголке залы  № 2.

В итоге, ему дали сильнодействующие транквилизаторы, и он снова провалился в сон, правда – теперь уже всего лишь на 36 часов и в собственной палате.
Так прошла первая неделя.
Распорядок дня был элементарный, как и в нормальных больницах.
В 06.30 часов всех поднимали для приема лекарств.
В последнем зале выстраивалась очередь.
У каждого был свой номер.

Иван, растолкав всех подряд, разумеется, протискивался первый, внедряя с собой к подносу с лекарствами и преданного до самого костного мозга Лоцмана.
– 24-й, – называл Ваня свой позывной  и получал несколько таблеточек с одноразовым стаканчиком многоразового использования, после чего открывал рот и вытягивал язык перед держимордой для анализа прохождения лекарства внутрь организма.

После “личной гигиены” без воды, народ выстраивался на завтрак, принесенный уже добровольцами-волонтерами из соседнего корпуса.
Надо заметить, что завтраком (впрочем, как и другими последующими приемами пищи) являлось чисто символическое потребление хлеба со слегка подкрашенной водичкой, остальные продукты питания психов давно были экспроприированы на перекладных  участках:
продуктовая база, распределительная-сортировочная больницы, наконец медперсонал отделения, подчищавший остатки на месте.
Ни о каком сахаре и масле никто и не мечтал.
Тем, кого навещали родные, было попроще – они питались из собственных запасов.
А как быть бедолагам, у которых никого нет и в последний раз их навещали в роддоме, где они же и родились? 
Вот именно поэтому, особенно после обедов около ведер для отбросов также выстраивались очереди в надежде оторвать кусочек чудом  кем-то не съеденного хлеба.

Около 09.00 часов начинался обход врачей, точнее Врача -  П.Е., которого сопровождали какие-то темные личности в светлых халатах. Эти рыцари халата и скальпеля никогда в процессах лечения больных какого-либо участия не принимали.
Разумеется, все они были повязаны одной веревочкой, ну, а Козьмой с Дамианом* среди них, конечно, и не пахло.

*(3-й в.), христианские святые, мученики, врачи-бессребреники. Жили  близ Рима. Память в Православной церкви 1 (14) июля.

Евгеньевича же интересовали лишь больные первых двух палат – с остальными и без ежедневных обходов все было ясно.
Он за многие годы, проведенные совместно, мог с завязанными глазами, ощупав даже ногой череп пациента, рассказать что тот вытворял 5 лет назад на Пасху.
Время после обхода считалось личным.
Медперсонал ангажировал психов на работы, которые необходимо было выполнять тем, кто за это получал деньги (в т.ч. и С.М.) – мытье полов, хозяйственные работы, приборка палат, вынос мусора, отбросов, экскрементов и т.д.
Дураки трудились на славу, а если давали премию – кусок хлеба или щепотку чая, то старались вдвойне.

Сергей Михайлович выцыганил у П.Е. гниющую на стеллажах его кабинета книгу с описанием трудов немецкого психоаналитика Карла Абрахама.
Вещь, надо признать, весьма занимательная. 
Особенно ему понравились  работы по психоанализу .  

С некоторыми трудами профессора А.В.Снежневского, в свое время вовсю свирепствовавшего в Белых Столбах, Сергей Михайлович был уже знаком.

Ему запомнилась даже крылатая фраза профессора, осматривавшего пациента  –  “А  комарики Вас не кусают, милейший?”.
Позитивный ответ автоматом зачислял бедняу в разряд психов – никого не кусают а его, видите ли...    
Отрицание укусов  диагноза не меняло – все покусаны а Вы нет?
Надо напомнить, что он был отъявленной сволочью и загубил немало честных душ.
Но более всего Сергею Михайловичу запомнились записи талантливейшего русского психиатра Петра Борисовича Ганнушкина, основателя журнала “Современная психиатрия”, а также руководителя психиатрической клиники при  МГУ.
Любопытно было читать, что сама жизнь, сложившаяся вокруг “мягкого шизофреника” может выявлять или не выявлять его расстройства.
Счастливое для больного жизненное поприще иногда, в сущности, даже лечит его. 

Например, в самоотверженной одухотворенной работе с утра до ночи такой человек именно своими болезненными особенностями с пользой для людей и целебно для себя утверждается в обществе.
13.00 часов. Обед.
Самое приятное для умалишенных времечко.
Перловая каша!
Снова очередь, где каждый со своей ложкой и кружкой дожидался заветной порции и, получив ее, счастливый и улыбающийся, брел к столу.

Здесь же в уголке, отведенном для курилки, в это время на ведрах, называемых по-тюремному “парашей”, оправлялись те, кто подходил за обедом последними.
Впоследствии, по принятии очередной дозы лекарств, больные отправлялись спать.
19.00 часов. Ужин.
Комментарий к нему будет самым коротким – читай  “обед”.
Следующий день был таким же интересным, как и предыдущий.

Настала пора перейти к описанию отдельных личностей, населявших отделение, а это самые главные персонажи, самые яркие звезды на небосклоне планеты ПСИХИЛИЯ.
Интереснейшее, что может ожидать читатель-обыватель в этой главе.

Сразу же стоит оговориться, что Юра со своими идеями гидравлико-экономической помощи государтву, в которой более всего нуждался современный кабинет министров Украины, не годился и в официанты для подноса перловки отдельным ветеранам, идеи которых были несравнимо глубже по замыслам и интересней по содержанию.

Икс Игрекович Лебедев с детства был напуган тем, что его обязательно должен съесть дракон.
Очевидно, неосторожная бабуся однажды неудачно рассказала бедняге какую-то сказочку, а может мама просто напугала паренька этим мифологическим существом, когда тот вел себя по-детски плохо, возможно изрядно подвыпивший папаша запомнился Лебедеву именно в таком образе.
Но так или иначе боязнь превратилась в панику, паника – в ужас, ужас – в истерику, ну, а далее – сами понимаете.  
У людей с такой фамилией существует только одна кличка – “Лебедь”.
Лебедю было уже за пятьдесят.
Он был по-бухенвальдовски худ, лицо его от длительного пребывания в безвоздушном пространстве дурдома стало ядовито-поносного цвета, а походка здорово отражала перемещение Чарли Чаплина в бессмертном немом кино.
Ему, пожалуй, жилось в Бедламе тяжелей других, поскольку остальные питомцы П.Е. напоминали несчастному уже не одного, а полчища драконов.
Как результат, – так желанному уединению в этом месте не могло быть места, а Лебедь спасался от драконов только под собственной кроватью, где словно тот монах-схимник обретал покой и расслабление.

И, возможно, Лебедь так и доживал бы собственный неспокойный век в своей келье, если б в один ненастный день в пестрой фауне заведения не появился настоящий дышащий ярким пламенем дракон.
Персонаж, надо признать, весьма опасный.

Всеволод Александрович Хромов когда-то очень неплохо жил на свою зарплату профессионального монтажника - высотника и токаря - любителя завода “N-ск-Сталь”.
Жаль, но  все-таки вездесущий ликеро-водочный сатана-дракон сумел подмять под себя даже такого непьющего семьянина, как Хромов.

От чрезмерных и стабильных возлияний тот возомнил себя летающим драконом-сатаной, причем огнедышащим.
Огнем после перепоя Хромов-Дракон действительно дышал, а вот насчет полетов подоспевшие на его смену санитары очень засомневались.
Ну а для проверки элеронов он был корректно зафиксирован в Бедламе.
Короче, – не успев толком и полетать нормально, Хромов был вынужден стоять на приколе в далеком забытом скромном амбаре-ангаре, откуда улететь пока еще никому не удавалось.
Его драконовское могущество испарилось на следующий же день по прилету на “ремонт”, когда бедняге вкололи необходимой жидкости.
Сергей Михайлович с интересом смотрел тогда на Дракона.

Он вспомнил немецкого инженера Отто Лилиенталя, который в конце ХIХ века увлекся идеей разгадать секрет полета птиц.
Мало кому известно, что он сооружал себе из ивовых прутьев, растяжек и полотняных покрытий обычные крылья.
Забираясь на холмы, изобретатель спускался, планируя на этих крыльях. Однажды Лилиенталю удалось пролететь расстояние в 300 м.
Это было за 13 лет до полета братьев Райт.
Эх, Хромов, Хромов!

Планеры Лилиенталя удивительно напоминали по конструкции летающих драконов, так часто показываемых ребятишкам по телевизору.
Один из своих планеров Лилиенталь подарил Н.Е.Жуковскому в знак признания его таланта.
Иван мгновенно скумекал что к чему и не замедлил сообщить новость Лебедю.
– Все Лебедь, – тебе хана! Настоящий дракон прилетел, берегись!
Поскольку время было послеобеденным, у Лебедя наблюдалось некоторое просветление, и он не замедлил спросить:
– А не врешь, ведь драконы-то не летают, а ходят за лекарствами и на парашу?
– Не веришь? Пойдем покажу, только если он тебя сожрет, я хоронить не буду. Так под кроватью и останешься гнить, – произнес Иван.
Сергей Михайлович находился чуть поодаль и, конечно же, запечатлел
диалог в своей переполненной эпизодами памяти.
– Нет, я боюсь, лучше потом ты покажи мне его издали. Я пока окопы вырою и пулемет притащу к амбразуре, – ответил не на шутку перепугавшийся Лебедь.
Дело было закончено.
С тех пор, стоя в очереди за лекарствами, Иван обычно спрашивал:
– Эй, Дракон, ты когда Лебедя сожрешь?
Дракон расширял зрачки, нахохливался и орал:
– Прямо сейчас!!!
Лебедь, стоявший от них на максимально возможном расстоянии, исчезал на максимально возможный срок.

Нельзя не упомянуть и господина Яремченко по кличке “Геолог”.  Яремченко когда-то работал в городе Нижневартовске, куда в свое время чесанула вся шатия-братия N-ска в поисках заработков.
Разумеется, никаких геологов и, тем более, настоящих нефтяников среди них (в их среде) не было и быть не могло, не говоря уже о профессиональных подрывниках.   

Очевидно, Яремченко не долго бродил в учениках, что-то не изучил,  когда-то пропустил занятия, где-то не дописал необходимые закорючки в свой конспектик.

А скорее всего – просто по пьянке (как обычно), однажды заложил в карьере, где по предположениям горе-геологов под землей находилась Саудовская Аравия №2, заряд сверхзавышенной нормы с сокращением времени задержки взрыва до минимума.
Рвануло так, что бедняга-подрывник пролетел над указанным карьером полторы сотни метров и приземлился в Нижневартовской приходской больнице имени Мухтарова (Бакинского нефтепромышленника начала прошлого века) с диагнозом:
“Паранойя в тяжелющей форме. Бредовая склонность к изобретательству и поиску полезных для Украины ископаемых в Антарктиде”.
Надо отметить, что г-ну Яремченко неимоверно повезло.

По расчетам своих же коллег (недоучивших его главному – технике безопасности) он должен был приземлиться в самом центре кладбища Нефтеюганска.
В конце-концов подрывника отправили на родину, где все родственники  мгновенно от него отказались (еще бы!) – кому же нужен безденежный подрывник-изобретатель.

Ну, а приобревший новую “профессию” Геолог, так толком ничего существенного и не сумевший подорвать, доживал свой век в N-ском Бедламе, где лежал на сохранении в папочке под литерой  “ П“.             

Однажды  в распрекрасный денек, когда весело светило солнышко, а нижневартовские собутыльники Геолога справляли очередной День Города, тот подошел в “курилке” к психам-изобретателям, таким же талантливым  как и он сам,  и всерьез произнес:
– Не слыхали, в Антарктиде наконец-то нашли труп Гитлера, правда без головы?
Изобретатели молча закивали в знак подтверждения.
Один из них даже принялся шарить по карманам в поисках антенны для перехода на другую радиоволну и приема эксклюзивной новости.
О психоуголовном элементе много не напишешь – те в силу своей прирожденной замкнутости оставались преданными обету молчания даже в таком месте.

Поэтому перейдем сразу к самому яркому персонажу отделения, которым и ограничимся, ибо всех психов в этом заведении с их особенностями описать невозможно.
Но каков этот персонаж!
Его звали Рыжий. Просто Рыжий.
За долгие годы пребывания в больнице никто уже не помнил его фамилии, не говоря уже об имени.
Но если бы спросили даже у безнадежного:
– Где рыжий? Ты не видел его? – тот безошибочно указал бы вам точное местонахождение этой легенды.
Рыжий провел на излечении немного-немало 17(!!!) лет, ровно половину своей жизни.
Как и почему он оказался здесь – никто не помнил, да и  вспоминать-то было уже некому.
Диагнозов у него накопилась целая уйма, и их просто время от времени тусовали, а Рыжий продолжал жить в дурдоме.
Итак, Рыжий.
Довольно крепкого телосложения, как и большинство карликов, Рыжий выделялся неимоверно сильным торсом и рябой гиппопотамьей мордой, хотя зубов, в отличие от своего африканского собрата, у него практически не было.
Рыжий любил “модно”одеваться, и его часто можно было засечь в форс-хэндовских (fourth – четвертый) адидасовских штанах, поставляемых в Бедлам с близлежащих помоек дворниками, и пиджаке 58-го размера.
Рыжий выполнял по дурдому абсолютно все виды хозяйственных работ, явно отдавая предпочтение мытью полов (руками).

Больше всего в этой жизни Рыжий любил чефир – круто заваренный чай, но, поскольку данный деликатес являлся напитком для избранных, Рыжий с преданностью пса всегда пристраивался где-нибудь рядышком, ожидая, когда насытившийся господин-потребитель надменно передаст ему недопитые остатки.
В конце-концов Рыжим уничтожались и чайные хворостинки, называе мые “нифелями”, тщательно пережевываемые им в течении длительного времени, когда он старался продлить кайф.
В эти моменты Рыжий напоминал среднестатистического американца.

Порой, когда Рыжег “перемыкало”, он заменял чай экскрементами, доставаемыми из параши им самим.
Кайф для него в эти моменты был таким же по страсти.
Рыжий слыл безобидным существом.
Родственников у него не было, его никогда никто не навещал, и можно было бы подвести итог недолгой 34-х летней жизни Рыжего, если бы…

Челентановский бум 80-х коснулся и Рыжего, который напоминал певца даже физиономией.
Каким-то образом ему удалось наизусть выучить песни Адриано на итальянском языке.

Надо признать, что исполнял он их великолепно, пристукивая в такт ступней и шипя между словами.
Часто, чтобы как-то скрасить скуку, Иван горланил:
– Рыжий, гони сюда!
И, когда тот появлялся в палате, босс командовал :
– Изобрази Челентано!
Набычившийся Рыжий проходил на середину палаты и начинал исполнять песни итальянца.
Иногда на короткий концерт приходил даже медперсонал.
Далее Рыжий протягивал руку, в которую клали кусок хлеба.      
Дурак Рыжий имел совсем не дурацкую мечту.
Его навязчивой идеей был побег в Италию на морском судне.
За 17 лет ему удалось совершить три побега из Бедлама, наиболее удачливым из которых был, конечно, первый.

Тогда, в конце 90-х, Рыжему удалось пробраться в N-ский порт, где он по ошибке залез в трюм арабского теплохода, грузившего металл назначением на турецкий порт Измир.
Из трюма он в сопровождении украинских пограничников и милиции был вновь водворен в дурдом.

Дальнейшие побеги и беготня с промежутком в несколько лет уже не имели смысла – и медперсонал, и милиция, и портовские власти прекрасно знали где искать Рыжего.
Однажды, когда под зорким наблюдением санитара рыжий драил пол,  он неожиданно спросил у Сергея Михайловича:
– Господин санитар, а где находится Италия – справа или слева от нас?
– Слева, Рыжий, слева.
Рыжий понимающе кивнул и, нашептывая что-то про себя, удалился.

Конечно, этими субъектами контингент обитателей отделения не ограничивался, но довольно о них.
На носу были выборы украинского президента, и, если первый этап этих исторических событий по причине полной неподготовленности психушку миновал, то перевыборы, которые не могли обойти стороной и оставить равнодушными таких ретивых избирателей, мигом примчались и в Бедлам.

Под надзором держиморд апартаменты начали драить еще за неделю до прихода купленной с потрохами избирательной комиссии.
Настал исторический день.
Дураков и косивших под них подняли со скрипучих коек в 04.00 по Киеву.
В воздухе отделения парил спертый запах настороженности.

Каждый пациент был по 10-12 раз проинструктирован – за кого он должен голосовать на случай, если будет опрошенным надзирателями из представительной комиссии.
Передвижники обустроились в предбаннике – фойе напротив кабинета Петра Егоровича.
Им в помощь выделили зомбированные наркозом тела из материала пациентов (естественно, самых здоровых), которые должны были корректировать движение и действия подопечных, дабы те не отгрохали какой-либо проступок.
Народ обязан был по списку пройти через процедурную, где ежедневно им вкалывали по порции неизвестных лекарств, затем – небольшой корридор и выход в зал к столам заседавших.
Этот день был особенным.
В обед к каше прилепили даже по кусочку масла.
Наконец, в 14.30 часов прибыли “счетчики” голосов.

Эта картина запомнилась Сергею Михайловичу на всю жизнь.
Ну подумайте сами – что может быть забавней голосования за решающий, повторный выбор президента в отделении для умалишенных, где добрая половина пациентов даже не знает где находится и забыла родные буквы Кириллицы?
Внутри отделения под надзором сразу четырех держиморд и Сергея Михайловича всем руководил вездесущий Иван.    

Кому-то он прикрывал  рот, кого-то подталкивал вперед, нетерпимых выбрасывал из гудящей очереди. Запустили первую четверку.
В авангарде шел древний дед Кузьма Абалаков по кличке “альпинист”.         

Альпинист оказался не способным перемещаться самостоятельно, чем полностью дискредитировал знаменитых братьев Абалаковых, и его протаскивали под руки вдоль корридора двое волонтеров.

Как потом рассказывали “помдержи” – фамилии своей альпинист вспомнить так и не сумел, на вопрос “где он находится и по какому поводу голосует” – тот отвечать отказался, а когда ему вручили листок  с двумя фамилиями кандидатов в президенты страны, дед, не долго думая, положил его в карман и предпринял попытку протиснуться к выходу.
Листок у него отобрали и заставили поставить в нужном месте крестик. Первый блин был испечен, хотя и сыроват.
Выборы стартанули.
Лебедь тихо подходил к каждому психу и спрашивал – за кого он должен голосовать.
В конце-концов Иван написал шариковой ручкой у него на ладони имя кандидата что впоследствии оказалось бессмысленной затеей – тот так и  не смог из двух претендентов запомнить фамилию хотя бы одного и расплакался перед членами избирательной комиссии.
У рыжего ”вдруг” не оказалось его свидетельства о рождении.
Итальяно упорно настаивал на своем праве голосовать, но его приказали убрать, что незамедлительно было выполнено.
Геолог принес с собой скомканную газету и пытался зажечь ее на глазах у зрителей, угрожая взорвать все отделение, если не будут голосовать за выбор его в президенты Антарктиды.

Дракон, накинув на себя скатерть начал “летать”, чем окончательно вывел из себя наблюдателей.
Половина голосующих просто не желала дожидаться своей очереди и брожение грозило перейти в бунт.

У троих пациентов одновременно началась истерика, на помощь прибежали подвахтенные медсестры и вкололи каждому по 20 кубиков чего-то. 

Выборы достигли апогея, когда неведомое лицо, явно спровоцированное Иваном, включило на полную громкость кассетный магнитофон “Комета” образца 1968 года, неизвестно каким образом оказавшийся в отделении.
Людмила Георгиевна Зыкина пела о том, что молодой моряк прибыл в отпуск (на побывку) – довольно актуальная песня в описываемое время для Сергея Михайловича.

Заткнуть глотку некогда доминирующей на совковой сцене певице держимордам оказалось не так уж легко!

Психи, взявшись за руки на манер забастовщиков, сомкнули железное кольцо вокрук раздиравшегося на всю больницу аппарата.
Они стояли насмерть!
Давно уже протекла река-Волга, она впала в Каспий, а вооружившийся швабрами медперсонал все никак не мог сломить сопротивление любителей эстрады.
Членам комиссии ничего другого не оставалось, как ожидать – голоса-то президенту из N-ского дурдома о-о-о-х как были необходимы!

Наконец, когда Людмила Георгиевна накинула оренбургский платок, смутьянов удалось загнать в угол и в дальнейшем рассортировать по палатам.
Тут уж стало не до списков, – лишь бы хоть алфавит соблюсти!

Население поперло напролом, пытаясь саботировать государственное мероприятие особой важности.
Они избрали другую, более изощренную тактику.
Теперь каждый полез под чужой фамилией.
На букву “Буки” пытались внедриться сначала Тимошин, затем Ющин.
Нелегалов раскрыли, что вызвало очередную заминку.
Сергей Михайлович был доволен.
Такое не каждому дано посмотреть. 
Сквозь толпу психов он глядел на подсчетчиков голосов – вообщем-то молодых женщин и думал:
“Какими же фанатами своего дела нужно быть, что бы прийти сюда и как ни в чем не бывало продолжать протирать штаны за покрытым дряхлой скатёркой столом! “

Ему почему-то вспомнился рекламный ролик, некогда транслировавшийся по центральному телевидению, где на какого-то болвана выливают томатную пульпу, похожую на дерьмо, а тот радуется – как-никак стал кинозвездой!
Сколько же необходимо заплатить человеку, чтобы он согласился на подобный видеоклип ?

Наконец, и этим беднягам стало ясно, что настала пора прекращать шоу, поэтому на букве “М” они вынуждены были прервать концерт.

Они осознали, наконец, что поднакопить необходимых голосов для того, ради которого все было затеяно, им здесь не удастся и вскоре испарились.
Исчез и тот праздничный азарт, а вслед за ним – и веселое настроение такого дня.

Снова начались будни – привычное покрикивание медработников, стоны больных, истерический смех и звериное рычание по ночам.
Сергей Михайлович понял главное – здесь люди лишь существуют или укрываются от кого-то, а порой даже от самих себя.
Ему стало скучно, до невозможного скучно, а это явный признак того, что настала пора вылетать на волю.
Он и не заметил как пролетели дни, проведенные им в Бедламе.
Увидел ли он здесь что-то новое для себя?
Несомненно.
Сожалел ли он о проведенном в таком месте времени?
Вряд ли, может лишь моментами.
Он снова задавал себе все тот же вопрос :
“Что же здесь не так?”
И сам на него отвечал – “Да все не так, Михалыч!”

На следующий день он зашел в кабинет к заведующему и сказал, что вынужден с ним проститься, поскольку его вызывают в Киев.
Петр Егорович поблагодарил его за самоотверженный труд.

На дворе блуждал канун Нового года – N–ская зима, очень похожая на исландское лето.
Это было радостное время для всех жителей города, кроме него.
Голые деревья, мусор и грязная дорога к воротам лечебницы настроение не поднимали.
По крайней мере – на душе было как обычно.
Он стоял у забора и думал.
Сергей Михайлович вспомнил подмосковный пионерский лагерь, когда однажды его приехала навестить мама.
Тогда он спросил у нее :
– Мама, почему люди умирают? Разве нельзя жить вечно?
На глаза нахлынули слезы.
Внезапно к воротам подъехало нетерпеливое такси.
Высадив клиентов, водитель крикнул Сергею Михайловичу:
– Эй, мужик, тебе куда?
– А я и сам не знаю, – честно ответил  он.
Шофер с недоумением посмотрел в его сторону, затем покрутил указательным перстом возле своего виска и отправился в сторону серого городишка “ловить” нормальных пассажиров в цивилизованных местах обитания.
Проходит время.
Сергей Михайлович отчетливо осознает, что в этой жизни ему уже вряд ли придется посмеяться от всей души, что в матче радости – разочарования  на его поле побеждают последние.
Все чаще его тянет к природе и одиночеству.
Он давно не любит море, но, оказавшись на берегу, почему-то постоянно о нем думает. 
Наверное, он уже исследовал в этой очень непростой действительности все, что мог, пройдя основную часть своего пути.
Он уже больше не вспоминает Бедлам, а его мысли все чаще обращены в будущее.
   Обидно, что светлые надежды и радужные мечты стали так редко появляться на горизонте, но надо продолжать идти вперед.

   На этой нотке я и остановлюсь, закончив последнюю главу, итогом которой станет фраза Томаса Фуллера :

У каждого есть свои заскоки, если не считать меня и тебя, Читатель. Хотя, насчет тебя я уже не так  уверен. 

Для тех, кто не спит: Бедлам  -  поначалу больница им. Марии Вифлеемской в городе Лондоне, затем … сами понимаете.