Вобщем, мы потихоньку, но уверенно продвигались к освоению трудностей и сложностей флотской жизни. Здесь я сделаю отступление и, чтобы всем было понятно дальнейшее повествование, расскажу кратко о сути морской профессии.

Согласно исследованиям социологов и психологов морская профессия является одним из самых сложных видов человеческой деятельности и характеризуется большим количеством экстремальных ситуаций, к которым надо не только успеть привыкнуть, но и без физических и психологических потерь их преодолеть. И при этом сохранить работоспособность, жизненные силыилы, профессиональные и общечеловеческие качества.

В чем же заключается экстрим моряков?

Человек рожден на земле. Растет, учится и трудится в привычных для себя условиях земной жизни: будь то в городе или деревне. Море принимает человека в свои объятия, но отрывает от привычной среды обитания. Причем отрывает надолго – рейсы бывают от двух месяцев и до двенадцати. Хотя медиками и психологами доказано, что оптимальным рейс должен быть не более двух-трех месяцев. Свыше четырех месяцев – уже опасно как для психики, так и здоровья физического. Вот почему у капитанов, самой ответственной фигуры на флоте, часто бывают случаи инфарктов и смертей. Пример – гибель русского капитана украинского судна «Фаина», захваченного сомалийскими пиратами.

Другим серьезным фактором являются климатические и погодные условия. Например, из северных широт в экваториальные переход длится две-четыре недели, то есть из полярной стужи до тропической жары чуть более полмесяца хода. Организм при этом не успевает быстро адаптироваться. Ведь на родине существуют плавные переходы от зимы к лету и от лета к зиме, то есть в данном случае страдает иммунная система человеческого организма. А как можно легко пережить смену тихой погоды в Тихом океане на ураганную с торнадо, с волнами и ветрами, в Атлантике?

Не верьте никому, что кто-то очень уж героически переносит шторма и волны, ветры и качку. Укачиваются, кстати, все. Только у всех это проходит по-разному и не проходит бесследно. Одних тошнит, у других развивается аппетит или нападают сон или бессонница, третий не может работать. И это самое страшное, ибо моряк в любых ситуациях должен быть работоспособен, трезв, собран и решителен. А попробуйте в сильную качку, и продольную, и поперечную, и комбинированную, поесть, попить чаю, когда все из тарелки высыпается, а из чашки выливается.

И это может длиться не день и не два, а две-три недели. А попробуйте пересилить себя, когда в шторм судно скрипит и гремит так, что вот-вот развалится. Моряки говорят: пустяки. Но в подсознании тревога все равно откладывается. А переход в разные часовые пояса? В рейсе из Одессы до Японии за двадцать пять–тридцать дней десять раз переводятся стрелки часов вперед, а в обратном рейсе – назад. Спросите у спортсменов, каково им играть, бороться и бегать в Азии или в Америке, если нет временной акклиматизации и адаптации.

Так у спортсмена это может быть один-два раза в жизни, а у моряка – каждый год и в каждом рейсе. Далее: судно – и место работы, и место отдыха, быта и жизни. Это сложное инженерное сооружение и все его системы должны работать, особенно в экстремальных условиях, безукоризненно.

Но сбои бывают, и никто, кроме самих моряков, не может их устранить. Кроме того, даже большое судно ограничено в пространстве. Здесь не прогуляешься по парку или по лесу, не выйдешь в поле или на речку. Ограничен и экипаж, состоящий сегодня из двенадцати-двадцати пяти членов (кроме пассажирских судов), что резко сокращает сферу человеческого общения. Вспомните слова Антуана де Сент-Экзюпери: самая великая роскошь – это роскошь человеческого общения. Оно нужно даже самому нелюдимому моряку, горькому флегматику.

Не буду ханжой и скажу, хотя моряки – оптимисты и никогда не признают этого, что особенно трудно переносить отсутствие женщины.

Ведь это их взгляды, слова и мысли, утешение и умиротворение помогают выстоять и победить себя и море. Ведь это они и только они могут навеять покой и чувство уверенности: если спокойна женщина, как же нервничать моряку. Тем более, что каждому моряку с юности внушают правило: сначала спасать детей и женщин, а потом себя!

На человеческий настрой в море влияет и монотонность труда и жизни на судне. Сон – завтрак – вахта, обед – вахта – отдых, работа – ужин – сон и так далее до бесконечности. Никаких других эмоций, кроме бескрайнего океана, солнца и неба. Так ведь и к ним привыкаешь. И так все дни рейса. И нужно научить себя заниматься спортом, иметь какое-нибудь хобби, много читать, писать, рисовать, играть хоть в домино, хоть в «шеш беш» (нарды).

Все это тяжело переносится. И я знал моряков, которые в сердцах кричали: «Все! Последний рейс! Ухожу на берег!». Приходили домой, уходили в отпуск на четыре-пять месяцев. Через месяц-два, насытившись общением с семьей и друзьями, к сердцу подкатывается мыслишка: пора бы в моря.

Привычка и вечная тяга мужчины к экстриму и гордость за его преодоление. Так, по крайней мере, было у старых моряков, особенно у тех, у кого были благополучные семьи, жена и дети – надежный тыл.

Неполный перечень особенностей профессии моряка дает все-таки возможность усвоить непреложную истину: специфическая работа на флоте должна вызвать и специфическую особенность обучения, воспитания, подготовки и привития специальных навыков, скажем таких, как умения общаться, слушать и слышать, беспредельная взаимовыручка и взаимоуважение, добротная квалификация, физическое и моральное здоровье и многое-многое другое.

Побывав как-то у своих детей в Соединенных Штатах Америки и убедившись в солидности законов и самой государственной деятельности, направленной на заботу о жизни и благосостоянии народа, я пришел к выводу: Америку создавали и делали великие люди. Здесь все продумано и солидно делается, здесь все равны, от президента до моряка.

Глядя на СССР, теперь уже со стороны, и на Украину молодую, прихожу к выводу – как нам далеко до них. И единственное, что я досконально знаю, и где мы были впереди – это система закрытых учебных заведений для подготовки будущих моряков. Ее придумали и внедрили тоже большие люди.

И недаром на международном симпозиуме в 1968 году в Копенгагене по проблемам морского образования наша система была признана положительной. Я это хорошо усвоил из выступления профессора Одесского высшего инженерного морского училища Лысенко. Он был там в составе советской делегации, а по возвращении выступал в мореходках страны, в том числе в нашей с докладом об итогах симпозиума.

Вот почему мои воспоминания о том периоде становления мореходных училищ носят положительный характер, а жизнь большинства выпускников-херсонцев и их труд на флоте подтверждают эту истину.

Из училища выходили настоящие моряки и мужчины! Так что теперь, задним числом, хочу поблагодарить отцов-основателей системы мореходных училищ и, в частности, Минморфлота СССР и его Главного управления учебных заведений, а также командно-преподавательский состав и обслуживающий персонал Херсонского мореходного училища Министерства морского флота. При этом подчеркну, что мореходки в нашей стране были созданы или воссозданы Постановлением Государственного комитета обороны от 5 марта 1944 года, когда еще шла война, а наш Херсон еще был оккупирован немецкими фашистами.

Херсон был освобожден 13 марта 1944 года и с первых дней стал восстанавливать школы и больницы, техникумы и институты, в том числе и нашу мореходку. Истощенная и разрушенная войной страна нашла возможность поставить нас, курсантов, на полное государственное обеспечение, одела, обула, накормила и усадила нас за парты.

Эдуард Садовой, выпускник 1953 года.

             Прощальная ода

Я приехал в Херсон, знать, в счастливый свой час:

Подружился с толпой одногодков.

Ты согрела, обула, одела всех нас, дорогая моя мореходка.

Мы были подростками – дети войны,

И хлебнули мы горя и пекла.

Мы старались учиться для нашей страны,

Чтоб помочь ей подняться из пепла.

Помним мы и о Вас полстолетья спустя –

Эта память острей с каждым часом.

Дорогие вы наши учителя – Ларионов, Гудков, Карандасов!

Благодарны мы Вам за науку, как знать,

Ведь нелегкая Ваша работа.

Вы отдали нам все, чтоб из нас воспитать

Командиров гражданского флота!

Мы трудились на совесть и в штормы, и в штиль,

Высоко мы несли Твое Знамя!

Нами пройдены, пройдены тысячи миль,

Ты прошла эти тысячи с нами!

Но пришел грустный час расставанья с тобой,

Выбирали мы путь себе сами,

Кто остался в живых, тот вернулся домой,

А кого уже нет больше с нами.

И мой парус изорван и весел уж нет,

И слезится по швам моя лодка.

Ты прими от всех нас наш прощальный привет,

Дорогая моя мореходка.

Пишу специально, ибо сегодня особенно, во время мирового финансового кризиса, образование и общее, и специальное, находится на грани выживания. Да что там выживания. Даже в годы относительного спокойствия 1996-2004 наша Украина не могла себе позволить иметь такую роскошь, как флот, дающий огромную прибыль, и учебные заведения для подготовки моряков. Потому и бедны мы сейчас. А страна Советов (я ее не хвалю во всем: слишком много бед она дала своим народам) думала все-таки о будущем, о развитии торговли, а значит и экономики, о подъеме промышленного, сельскохозяйственного производства, в том числе и транспорта.

А время бежит. Вот уже и первые зимние каникулы. Молодой, стройный, подтянутый, наглаженный и начищенный курсант с одной лычкой на левом рукаве (первый курс) прибыл в город Берислав Херсонской области, где мой старший брат Николай работал председателем райисполкома. Здесь у меня было два события: встреча со школьными друзьями в школе № 1 и непременным нашим выходом с Борей Барулиным на сцену местного клуба под музыку «Матросское яблочко». Мы лихо отбили чечетку и под аплодисменты и крики друзей «Знай наших!» сошли в зал, а потом долго вспоминали своих учителей, посетили кое-кого на дому и поблагодарили за науку.

Второе событие пришло извне, точнее, из Москвы. В пятидесятом номере центрального журнала «Огонек» был опубликован очерк, по-моему, журналиста Аграновского, о моем брате, его работе и семье, с фотографией Николая с дочкой Надей на руках. Зоя, жена Николая, тогда мне сказала что обо мне тоже когда-нибудь напишут. Что ж, обо мне тоже писали. И республиканская газета «Комсомольское знамя» в 1970-х годах, и местные газеты, и журналы «Морской флот», «Вымпел» (издательство московское). Правда, больше писал я сам об опыте работы, о лучших людях училища, о юбилейных датах с историческим обзором жизни нашего учебного заведения.

Каникулы проходили во встречах, беседах, играх во дворе и дома, но по прошествии недели мне снова захотелось в мореходку: соскучился и за новыми друзьями, за новой жизнью, за интересными рабочими буднями и курсантским досугом: кино и книги. Были в училище и танцы по субботам и воскресеньям, но я их не посещал – танцевать не умел, девчат стеснялся и даже где-то в глубине души побаивался. Ребята иногда заводили меня в зал, где мелькали красивые девичьи лица и станы, но я сидел в аудитории и занимался.

В ней мне было как-то привычней и спокойней. Хотя музыка из зала, где играл духовой оркестр училища (тогда еще эстрадных оркестров у нас не было), или аккордеон с баяном долеталадолетела до ушей и вызывала положительные эмоции.

Второй семестр был более спокойным, ровным. Занятия шли по расписанию и не срывались. На самоподготовку в вечернее время (самостоятельные занятия) на все три урока приходили курсанты третьего или четвертого курсов и наблюдали за дисциплиной, за нашей работой с книгами (их было мало) и конспектами, и частенько оказывали помощь в усвоении учебного материала тем, кто в ней нуждался.

Дисциплина в аудиториях, несмотря на нашу непоседливость, была железной. Разговорчики и чтение художественной литературы ими жестко пресекались. А если кто-то вел себя неприлично и не реагировал на замечания, старшекурсники уводили в свою аудиторию, где шалунишка быстро успокаивался: авторитет старших курсов был непререкаем.

Пройдут годы и мы, став старшекурсниками, будем также помогать салажатам учиться серьезно и кропотливо.

Моими любимыми предметами по-прежнему были математика (преподаватель Екатерина Павловна Воловник), физика (преподаватель Черемисина Муза Модестовна), русский язык и литература (преподаватель Забалуев Владимир Петрович) и история (преподаватель Кузнецов Иван Гаврилович).

Екатерина Павловна Воловник была строга, объясняла материал четко, логично, размеренным, наставительным тоном. Ее побаивались и, если завтра по расписанию математика, то самоподготовку все начинали с нее.

Когда я женился, моя жена оказалась ее соседкой и семья жены относилась к Екатерине Павловне с огромным уважением и любовью. Был у Екатерины Павловны только сын Миша (муж погиб во время войны), который впоследствии закончит Одесскую высшую мореходку, защит диссертацию и будет преподавать электромеханические дисциплины. Он заберет маму к себе в Одессу, где я ее потом увижу только один раз.

Муза Модестовна была яркой красивой женщиной, мягкой по натуре. К курсантам относилась с уважением, а для подготовки отстающих частенько приходила на самоподготовку и занималась с курсантами как индивидуально, так и с целой группой. Мне она как-то поручила подготовить на урок сообщение о космических лучах, которые тогда только врывались в науку. Я много перечитал статей и журналов и сорок пять минут рассказывал о перспективах этой науки, за что и удостоился похвалы и отличной оценки. У Музы Модестовны была дочь Наташа, которая, закончив местный педагогический институт, работала вместе с моей женой в медицинском училище.

Ушел на пенсию, и, к сожалению, недолго пожил, всеобщий любимец Владимир Петрович, большой знаток литературы, артист на уроках. Он так входил в роль, что походил на всех литературных героев, о которых рассказывал. Ко мне относился по-отечески и рекомендовал заняться литературным творчеством.

Литератора из меня не получилось, но писать статьи, доклады, справки я мог. И за то спасибо учителю.

А историк наш куда-то исчез. Говорят, что-то где-то не так сказал, а по тем временам это сулило не только потерю работы.

Обо всех я не напишу, хотя о многих вспоминаю. Знаю только твердо, что нас учили классные специалисты, настоящие знатоки своего дела и предмета, и это при том, что наглядных пособий, кроме мела и доски, тогда не было. Хотя потихоньку каждый предметник находил курсантов, которые рисовали схемы, плакаты и чертежи устройств на тоже тогда дефицитном ватмане. Так что к выпуску нашему наглядность преподавания значительно выросла. Кроме того, курсанты-заочники часто привозили и приносили использованные детали машин, механизмов и приборов, копии судовой документации. Тут уже наяву мы видели устройство топливной аппаратуры, детали поршневых механизмов, различных измерительных приборов.

Итак, в июне 1951 года наш набор закончил первый курс. Началась первая в жизни слесарная практика. В подвальном помещении были установлены тиски, приспособления для слесарных и жестяных работ. Наступили золотые дни для умельцев, т.е. для тех, у кого руки оказались золотыми. Эти ребята вместе с мастером помогали и мне, учили пользоваться молотком и зубилом, киянкой и металлическими ножницами. На занятиях мы учились шабрить поверхность, притирать подшипники, рубить металлические листы, гнуть трубы и металл, обрабатывать поверхности, изготавливать гайки и болты, нарезать в них резьбу с помощью плашек и лерок и многое-многое другое. И все эти навыки потом пригодятся и на работе и в семье.

А мои дети пойдут еще дальше, освоив пайку и сварку, ремонт автомобилей и их систем, покраску и шлифовку кузовов и т.д.

Практическая наука мне давалась тяжеловато. Если я зубилом рубил лист стали, то больше попадал молотком по руке.

Мастер производственного обучения и друзья учили меня смотреть на предмет обработки, а не на молоток. С трудом, но эту часть операции к концу месяца я освоил.

Мастер хвалил меня за старательность и жалел, глядя на мою левую руку.

Понимаю, что оценку «пять» по слесарной практике я не заслужил, но мастер, зная, что я отличник, авансом, как он выразился, поставил мне отличную оценку, объяснив группе, что я ее заслужил не итоговым качеством, а трудом, настойчивостью и желанием все усвоить.

Первый учебный год моя группа, да и параллельная тоже закончили успешно. Задолжников не было, что вызвало неудовольствие оргстроевого отдела, так как нарушители и двоечники на каникулы оставлялись при училище и несли при этом дежурно-вахтенную службу и выполняли ремонтно-хозяйственные и строительные работы. Правда, при этом они имели право ежедневного увольнения, а кто не хотел, тот мог досрочно отработать наказание и законно убыть домой.

А я снова уехал в отпуск в Берислав. Здесь у брата уже отдыхала родственница из Москвы – Наташа Рыжова. Ее мама Галя была сводной сестрой (по отцу) моего брата Николая. Они нашлись после публикации статьи в «Огоньке» - тогда популярном журнале. Кстати, отец Наташи, Гинзбург, был талантливым журналистом и пропал в 30-е в застенках НКВД (так и хочется сказать – «гестапо»).

Наташа, моя ровесница оказалась не по годам развитой, умной девочкой, много читавшей и знавшей. Вдобавок она была красивой, статной, с хорошей фигурой, длинноногой девушкой (как выражались моряки, с соблазнительными обводами). Я, как провинциал, в нее влюбился романтической, платонической, но безответной любовью. Я был ниже ее запросов, тем более, что и ухаживать-то толком не умел, а таких девочек ахами да вздохами не возьмешь. В-общем, первая, исключая любимых девочек детства Жанну и Галю в шестом и седьмом классах Любомльской школы, любовь была неудачной, но стимулирующей на действия для собственного внутреннего развития. Я стал в отпуске и в училище много читать, больше общаться, много стихотворений учить на память. Например, сонеты Шекспира в переводе Маршака, наших классиков и современных поэтов. Например, поэму Пушкина «Медный всадник» на спор с группой я выучил за один вечер. Так что вся группа меня целый месяц кормила конфетами (разумеется, дешевыми, всякими драже, подушечками, карамелью и т.д.) и еженедельно водила меня, по выходным дням, в кино.

Когда потом, через год я на летние каникулы я поеду через Москву к родителям в Карелию и зайду в гости к Наташе и ее маме, то небезуспешно очарую Наташину маму тем, что быстро и эффективно разгадываю кроссворды, опубликованные в журнале «Огонек». Мама тут же сделала замечание Наташе: «Вот видишь, а ты говорила провинция. А мы, столица, и половины слов в этих кроссвордах не знаем». К счастью моя любовь от ветров и солнца, хода времени прошла, почила в бозе. И мне просто было интересно покуканить с моими дальними почти родственницами о житье-бытье и столичных новостях.

Увлекшись Наташей, я мало общался с друзьями по школе, за что они затаили на меня временную обиду, которую потом удалось компенсировать письмами и приездами на праздники в Берислав. А так как я учился хорошо, то к праздничным дням (октябрьские, новогодние, майские) мне добавляли один-три дня дополнительного отпуска для стимула. Кстати, это для курсантов было наилучшим стимулом, более , чем благодарность, даже в приказе по училищу.

Начинался второй курс. Начинался снова со строительных работ на здании главного корпуса (полмесяца) и сельскохозяйственных работ по перелопачиванию, погрузке и выгрузке зерновых культур в Каховском районе. Урожаи 1950-го и 1951-го годов были отменные, работали мы добросовестно. Правда, бесплатно, зато кормили хорошо. Группа и рота (курс) были сплоченными, дружными, взаимовыручающими. Конечно, были размолвки и ссоры, но все они преодолевались с помощью курсантской дипломатии

Мне это удавалось, потому что я был миролюбивой натурой, а тем более комсоргом группы, да и коллеги ко мне хорошо относились и дорожили моим мнением.

У нас был единственный случай отторжения. В группе учился местный парень, херсонец, Женя Буровикин. Мелкий, тщедушный, с непомерными амбициями и с жаждой пускать в ход главный аргумент – кулаки! Кроме того, он непременно обещал оппоненту: вот выйдешь в город в увольнение, тебе мои друзья с Забалки дадут «прикурить». После таких запугиваний терпение группы лопнуло. Собралась группа, старшие ребята открыли окно (это на третьем-то этаже!) и сказали: «Вон отсюда и не через дверь, а через окно!». Испугался, побледнел наш герой, начал слезно проситься. Ладно, милостиво ответили, чтобы твоего духу в училище больше не было. На другой день он отчислился по собственному желанию. Больше никого не пугал. Такой был у нас дружеский отбор будущих моряков. Плохо, незаконно, но флот был избавлен от так называемого «моряка». Потом его судьба сложилась совсем плохо. Драки, кражи, тюрьма, освобождение и так несколько раз. Потом, говорят, умер после избиения

Второй курс был тоже сложным, строгим, но всем дался легче: привыкли к режиму и требованиям старших. Я по-прежнему много читал, занимался, делал ежедневную зарядку с последующим приемом холодного душа (чем и занимался до семидесяти лет). Увлекался общественной работой. Был комсоргом курса, членом комсомольского бюро судомеханической специальности. Начальник отделения, Ларионов Иван Данилович, решил меня назначить старшиной роты. Я отказывался, но приказ вышел. Пришлось работать. И вот тут я понял на всю жизнь, что администратор и командир из меня плохой. Я не мог потребовать исполнения своих команд, мне всех было жалко. Например, ставлю в наряд Игнатьева, а он: «У меня двойка по английскому. Если завтра не исправлю, сам же не дашь мне увольнения в город».

- Медведев, заступишь ты на вахту!

- А у меня завтра свидание с Тамарой (это его девушка, потом она станет его женой).

Опять мне жалко. Пока найдешь добровольца, хоть сам стой в наряде.

Понял я, что это не мое амплуа, начал проситься об освобождении. Дошел до замполита А.С.Шевченко и заместителя по ВМП П.Л.Карандасова. Золотые люди, они все поняли и дали добро. Я так был рад, хотя друзья не поняли меня. Как так! Ведь старшина не ходит в наряды и на службу, ему можно увольняться в город не только в выходные дни, но и в будни. Потом я убедился в правильности своего хода. Человек всегда должен быть на своем и только на своем месте! Он должен добросовестно выполнять свои обязанности и обязательно с положительным конечным результатом. Тогда от работы человек будет получать удовольствие. А это с учетом и хорошей семьи и является смыслом жизни и бытия. Именно это позволяет человеку оставить свой след в жизни – то ли в истории своего предприятия, то ли в душах воспитанников, то ли в памяти людской.

Старшиной был назначен Юра Ермоленко. Он был старше нас лет на пять-шесть, до училища плавал и по своему характеру подходил на старшинскую должность. Он был членом партии, тогда еще ВКПб, а не КПСС, и был избран председателем курсантского профкома училища (почему о нем и не ставили вначале вопрос). И надо сказать, работал он хорошо, больше и лучше стал заниматься, навел порядок в роте, в аудиториях и кубриках, наблюдая за нами, малышней, по-отечески, вернее, по-братски оберегая нас от необдуманных шагов. И мы все его потом вспоминали с благодарностью. Кстати, он тоже получил диплом с отличием, попал на работу в Советское Дунайское морское пароходство, плавал механиком, сошел на берег и дорос до помощника начальника пароходства. Был исключительно деловым, исполнительным человеком, поощрялся по линии пароходства, а министр Морского флота наградил его Знаком «Почетному работнику Морского флота» - высшей флотской наградой.

Но не все его хорошо понимали. Мы, школьники, во всем внимали наставлениям нового старшины. В нашей группе все были старшие ребята, до училища служившие в армии или работавшие на производстве. Это были Анатолий Чернявский, Вадим Козлов, Владимир Ересов, состоявшие в оппозиции к Ермоленко и пытавшиеся посеять рознь между курсантами и старшиной. Скажу сразу, им это не удалось. К третьему курсу статус-кво в группе и роте было полностью восстановлено. Меня могут спросить: «А в чем дело? Почему возникает неприятие одной личности другой или другими?». Ответ банально прост. Человек по своей природе самобытен, самодостаточен, самолюбив и свободолюбив. А здесь тобой командует не офицер, не педагог, не начальник, а такой же курсант, как и ты, но только постарше возрастом и в должности старшины. А частенько хотелось не в наряд, а в увольнение, не на приборку, а в библиотеку. А тут не дают взрослому парню делать то, что он хочет. Вот и споры, и распри, и даже ругань.

И вообще, надо иметь талант, чтобы обучаясь в одной группе, суметь ею еще и руководить, и направлять, и организовывать. В морских учебных заведениях это всегда было проблемой. И здесь, и потом я буду сталкиваться с этой проблемой, когда любые действия старшины воспринимаются негативно. Да и сам старшина должен быть безукоризненным курсантом с точки зрения учебы и дисциплины, и одновременно быть лидером и формальным, назначенным, и неформальным, то есть авторитетным в группе и роте человеком. Вот тогда его требования становятся важными, необходимыми и обязательными к выполнению.

После окончания училища, когда я стану в нем работать, эти выводы пригодятся мне в работе по подбору и воспитанию молодежных лидеров, способных ими быть и по характеру, и по развитию, и по всем внутренним и внешним качествам, обладающими достаточными организаторскими способностями.

При этом, товарищи воспитатели и руководители, помните, что такой курсант не обязательно должен быть уважаемым нами. Здесь главное, чтобы его уважали курсанты и подчинялись ему беспрекословно. Такими в нашей среде были курсанты Казначеев, Балабай, Пищухин, Кошелев, Григорьев, Баранник, Бондаренко, Сотников, Брюло, Одновьюненко, Андреев, Качалов, Настасенко, Джиоев, Анцибор и десятки и сотни других парней, сумевших передавать от воспитателей всю их мудрость, требовательность и качества морально-нравственного плана.

Кстати, большинство такого актива и на флоте быстро продвигались по службе, становились капитанами, стармехами, старшими электромеханиками, начальниками радиостанций. Так что школа жизни в училище давала высшее флотское образование - знать свое дело, уметь общаться с людьми и руководить ими. И не только уметь, но и быть авторитетом как в руководящих кругах флота, так и среди рядовых моряков – матросов, мотористов, электриков.

На второй курс я поставил себе задачу: идти дальше, учиться систематически – лучше, серьезней, качественней и стабильней, ни в коем случае не сдавать позиций. Друзья по группе, правда, говорили: «Чего тебе еще надо? Первый год ты честно отработал на авторитет, теперь пусть авторитет поработает на тебя!». Может, так было бы и легче, но я был другого мнения. Мне хотелось знать и уметь больше, чем положено по программе. Мне хотелось быть более грамотным, начитанным, интеллигентным, то есть для начала быть хорошим и полезным собеседником и советчиком. С этой целью, чтоб не тянуло погулять, сходить в увольнение, я подстригся наголо, «под нулевку», как у нас шутили. На таких стриженых девчата внимания не обращали, потому что стригли или первокурсников, или нарушителей дисциплины. Естественно, что это за кавалер – салага или разгильдяй?

За мной последовали человек пять из группы, в том числе и мои друзья – Эдик Нигрей, Володя Збродов, Валерий Игнатьев. Все они потом стали старшими механиками, известными на флоте и на берегу людьми. Выйдя на пенсию, продолжали трудиться, приносить пользу обществу. Всю жизнь я был близко связан с Э.Нигреем и В.Збродовым. В нашем училище продолжали учебу их сыновья, которые также успешно его закончили. Сын Нигрея стал механиком в Дунайском пароходстве, а сын Збродова – начальником радиостанции судов Черноморского пароходства. Поступал в училище и внук Нигрея, но будучи немного избалованным, строгостей режима мореходки не воспринял и отчислился по собственному желанию.

Кстати, Э.Нигрей был хорошим художником, оформлял училищную стенгазету, а также стенгазеты группы, роты и специальности, то есть выручал меня, как комсорга. Он впервые написал мой карандашный портрет на втором, а потом и на третьем, и на четвертом курсах. Все они хранились у меня, как память о друге и его таланте.

Володя Збродов жил в Херсоне, работал даже директором небольшого завода строительных конструкций. Мы с ним часто общались и лично, и семьями. Это был добропорядочный человек, родом из Алатыря, что в России. Он всегда был готовым прийти на помощь, и приходил, помогая и мне лично, и нашему родному училищу, особенно в обеспечении материалами и в организации ремонтных работ.

На втором курсе появились и новые предметы, и новые преподаватели. Интерес к специальности продолжал возрастать, тем более, что летом 1952 года должна была быть первая плавательная практика на судах Черноморского пароходства. Лучшие курсанты попадали на лучшие суда, как правило, в загранплавание. Это была поистине уникальная возможность: попасть за границу из закрытой, по сути, страны, и посмотреть на мир своими собственными глазами (лучше звучит по-украински – власними очима). Тогда, к счастью, такого понятия, как «по блату», не было. Распределение, как на практику, так и на работу, осуществлялось исключительно по личным заслугам.

Поэтому все старались учиться хорошо и вести себя достойно. По-прежнему на все праздники мне, как и многим другим, объявлялись благодарности. Мой портрет вновь на Доске Почета училища, а сам я был награжден фотографией у развернутого Знамени. Была такая форма поощрения. Кроме того, моим родителям в Карелию было направлено благодарственное письмо с оценками по всем предметам – все пятерки. Этим особенно гордился мой отец – старый учитель, который ставил меня в пример братьям, сестрам и односельчанам.

В наряды на службу меня не ставили, как большого активиста и человека, работающего с неуспевающими курсантами в личное время, чем многих спас от отчисления. А в случае, когда я сам хотел постоять в наряде, а освободившись, сбегать в кино, за меня и тогда всегда стояли благодарные друзья.

Это уже потом на старших курсах я буду добросовестно служить не только помощником дежурного по училищу (им был офицер), но и дежурным по училищу. Такое доверие мне оказывал военно-морской цикл и лично заместитель начальника по военно-морской подготовке, капитан первого ранга Карандасов Петр Лукьянович, легендарная личность.

В чине капитана-лейтенанта в 30-е годы воевал в Испании, дослужился до капитана первого ранга, до десятков наград, в том числе носил на груди – три ордена Ленина, три ордена Боевого Красного Знамени – за подвиги в испанской войне. Кто помнит или читал о довоенных годах Советской Армии и Военно-Морского Флота, тот знает, что такое заслужить шесть только высших наград Родины. Маршалы и адмиралы и то не все имели такой иконостас на своей груди. А, если добавить, что Петр Лукьянович, был строг и даже жесток, но в то же время был по-отечески добрым «отцом родным», так его называли, то можно понять, как его уважали и обожали.

Когда наши защитники демократии в Испании вернулись на Родину в 1939 году, а воевали они с 1936 года, П.Л.Карандасов был уже капитаном первого ранга. Здесь его назначили начальником Севастопольского высшего военно-морского училища (СВВМУ).

С началом Великой Отечественной войны на него посыпались неудачи. Очень быстро немцы подошли к Севастополю и на его защиту по команде сверху были брошены все силы, в том числе и курсанты СВВМУ. На передовых рубежах половина личного состава, а это завтрашние офицеры, погибла. Виновник был найден и назван – П.Л.Карандасов.

Военный трибунал лишил его всех наград, понизил в звании до капитан-лейтенанта и направил на фронт в штрафную роту. И здесь он опять проявил мужество и героизм, за что его в 1943 году представили к присвоению звания Героя Советского Союза. Героя не дали, но награды вернули и в звании повысили до капитана третьего ранга. В 1944 году его наградили еще одним орденом Ленина и повысили в звании до капитана второго ранга. И только в год Победы ему вернули довоенное звание капитана первого ранга.

После войны он служил в Севастополе, а в 1950 году был назначен заместителем начальника нашего училища по военно-морской подготовке. И вот здесь еще раз уже в мирной жизни он проявил свои исключительные качества морского офицера, выдающегося педагога и воспитателя.

По сути, он создал военно-морскую кафедру, добыл для училища современную, по тем временам, материально-техническую базу военного флота и его вооружение. Мы уже учили устройство мин и торпед, артснарядов на живых, тогда еще секретных, боеприпасах. Кроме того, он прививал нам любовь к флагу и гимну, различным воинским ритуалам, в том числе и умение ходить в строю, носить форму, ухаживать за ней.

- Тебя не полюбит ни одна девушка Херсона, - говорил он неряхе-курсанту, у которого при увольнении в город были замечены нечищеные ботинки и отсутствие носового платка.

Подробно о нем говорю и буду в дальнейшем вспоминать, потому что он и его коллеги – начальники училища, заместители по учебной и политической работе – были по-настоящему заинтересованы в подготовке будущих кадров флота, и, как нам казалось, любили нас всей душой, несмотря на наши выходки, и лепили из нас офицеров и простых моряков, граждан и достойных мужей, как будто мы были их родными детьми и жили одной большой и дружной семьей. Настолько дружной, что иногда позволяли себе и не очень достойные выходки.

В начале учебного года (1951-1952 учебный год) двух наших курсантов побили на танцплощадке в парке имени Ленина. Рядом с парком был наш экипаж (так называется курсантское общежитие) и, естественно, туда прибыл с танцплощадки гонец. Сохранившийся с войны отчаянный морской призыв «полундра!» прокатился по всем четырем этажам экипажа. Все выскакивали с ремнями, зажатыми в руке, на конце которых блестели медные бляхи – тогдашнее оружие курсантов. Человек двести выскочили во двор, чтобы обойти КПП во главе с дежурным офицером. Нас, перво- и второкурсников среди них не было. Четвертые курсы отрядили на наши этажи своих представителей, которые дали нам такую команду: «Вы куда, салаги? Это кино не для вас! Подрастите и дождитесь своего часа! Мы и без вас разберемся!»

Разобрались! Крепко побили в парке всех, даже не виновных, парней, которые попадались под горячую руку. Организованная масса – сила! Даже в плохих делах. Через час училище окружили подразделения милиции, внутренних войск МВД и части военного гарнизона. Все были быстро приведены в меридиан. Термин «привести в меридиан» - морской. Он означает размагничивание судового компаса так, чтобы стрелка компаса строго смотрела на норд, т.е. на север.

Прибыло и училищное начальство. И первым был Петр Лукьянович Карандасов. Был объявлен большой сбор, т.е. построение всего личного состава. Построили в шеренгу по два, лицом друг к другу. Каждый курсант держал ремень с бляхой в руке. Смотрели, не погнута ли бляха, не было ли ней крови, а на теле синяков. Таковых отводили в сторону и строили отдельно. Когда свита офицерская дошла до меня, Петр Лукьянович сказал: «Этого не проверять, он не мог там быть». Вот такой у меня был уже авторитет. Отобранных в сторону виновников «торжества» победы тут же начали допрашивать сотрудники милиции и КГБ в комнате и спальне дежурного офицера. Часть из них были арестованы и увезены в КПЗ (камера предварительного заключения).

Среди них оказался и мой одногруппник Борис Тронза (все-таки проник в парк!). Его посадили в тюрьму и пока шло следствие (месяца четыре) и суд, он здорово изменился в худшую сторону, стал, как тогда говорили, блатным. Начал выступать в училище, задираться к ребятам. Ни в чем не повинному пытался кулаками установить личный авторитет и властвовать над другими. Но в нашем коллективе это не прошло, хотя сначала его и жалели, как «невинно» пострадавшего за «правое» дело. В один из дней его крепко побили в умывальнике наши боксеры – Юрий Серебряков и Юрий Рябиков. Они же и дали заключение - вон из училища, блатным не место на флоте! Через день его отчислили.

Судьба его сложилась плохо. Он уехал на Родину, в Донбасс. Там попал в банду матерых рецидивистов, вместе с ними грабил, насиловал, убивал. Был арестован, судим и приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Тогда это было нормой. Так не стало Бориса.

С тех пор, уже работая в училище, я начал в любой ситуации защищать курсантов от ареста. Разумеется, если он совершил проступок, а не преступление. Понимал, что тюрьма скорее портит человека окончательно и уж никак не воспитывает. Хотя тут палка о двух концах. Бандит должен сидеть в тюрьме, как говаривал Жеглов, герой Владимира Высоцкого в фильме «Место встречи изменить нельзя».

Читатель законно спросит: «А почему арестовали невинных?». В нашем городе была такая практика, если конфликт был на уровне «курсанты – местные парни», милиция принимала сторону парней, явно недолюбливая курсантов, которые так же плохо, часто несправедливо, относились к милиции.

Это уже потом, когда я буду замполитом и стану членом Херсонского горкома партии, налажу дружеские контакты с руководством милиции города и его районов и буду получать от них информацию о любом проступке курсантов, даже ночью. Я сам ехал, а когда не мог, посылал помощников, и мы забирали курсантов из милиции, разбирались с ними по всей форме. Если надо – наказывали, вплоть до отчисления из училища, с соответствующим извещением органов внутренних дел. Активно содействовал такому решению вопросов поведения курсантов. А часто они бывали правыми, защищая девушку, или слабого, или свою честь. И ставший начальником областного управления внутренних дел, выпускник нашего училища 1953 года, генерал-майор Персианов Борис Максимович, и работник областного КГБ, курировавший наше училище, Нечитайло Сергей Захарович, впоследствие полковник, начальник одного из отделов Комитета Государственной Безопасности Украины, тоже выпускник училища 1951 года.

Я всегда с благодарностью вспоминаю и других наших выпускников, ставших известными людьми и помогавшими училищу и морально и материально. Это мэры города Масенков Евгений Петрович (1948 год выпуска), Калиничев Николай Александрович (1954 год выпуска), Вербицкий Александр Евгеньевич (1958 год выпуска), ставший потом и губернатором нашей области, начальник Херсонского морского порта Бальменко Евгений Петрович (1948 год выпуска), заместитель начальника порта Тернавский Валерий Васильевич (выпускник 1969 года), Председатель Центрального Совета профсоюза работников морского транспорта Украины, а потом Глава Департамента морского и речного транспорта Украины Зубков Василий Алексеевич (выпускник 1963 года), начальник инспекции по вопросам подготовки и дипломирования моряков Министерства транспорта Украины Тихонов Илья Валентинович (выпускник 1968 года), начальник управления учебных заведений Министерства Морского Флота СССР, доктор технических наук, профессор, академик Беляев Игорь Георгиевич (выпускник 1958 года) и многие-многие другие.

О них и других я еще буду вспоминать на страницах этой книги более подробно, как о людях, которыми надлежит гордиться нынешнему поколению курсантов теперь уже с 2007 года Херсонского Государственного морского института, как правопреемника мореходного училища и морского колледжа.

В качестве примера спасения курсанта (его за троекратное нарушение дисциплины отчисляли из училища) приведу одного своеобразного парня – Гарагули Виталия. Учился он на радиотехническом отделении средненько, чтобы не сказать плоховато. Был влюблен в девушку, работницу хлопчатобумажного комбината (на которой он потом и женится) и часто срывался на свидания к ней в общежитие, где девочки-подружки угощали моряка водочкой. И каждый раз попадался дежурному по училищу с соответствующим рапортом начальнику утром следующего дня. Дважды я за него заступался и он отделывался выговорами. Почему? Он мне нравился свой прямотой и честностью. Он никогда не увиливал, не юлил, не твердил, что это не я, как делали некоторые его товарищи. Он всегда говорил: «Виноват, готов к любому наказанию». И вот третье попадание, уже в милицию. Его задержали на остановке троллейбуса первого маршрута возле остановки Дома офицеров. Конечно, не очень трезвого. Но, главное..! Он ехал на крыше троллейбуса, естественно, без билета, под проводами 380 Вольт! Что было бы, если бы он нечаянно коснулся их?! Что было бы всем нам?!

Начальник училища В.Ф.Атаманюк сказал: «Все! Готовьте приказ, и чтоб духу его не было!».

Жалко мне его стало, влюбленного юношу. Побеседовав с ним серьезно и долго на темы любви, жизни, учебы и мужского достоинства, и, получив заверения, что больше нарушений не будет, пошли к начальнику с другими замами (все, кстати, были настроены против Гарагули) и начал убеждать, что осталось всего полгода ему учиться, что, если не мы, то кто его воспитает?

Два часа шло бурное заседание. В конце-концов, Атаманюк сказал: «Хорошо, оставим, но, если он нарушит дисциплину хоть в малом, хоть в чем, его отчислим, а тебя освободим от должности». Ничего мне не оставалось делать, как положить голову на плаху. Вызвали в кабинет Гарагулю, разъяснили мнение командования и сказали, что теперь ты, голубчик, несешь ответственность не только за себя, но и за поручителя. Договорились, что он лично каждый понедельник до начала занятий, будет мне докладывать о своих успехах и проблемах. На том и порешили.

Забегая вперед, скажу – слово свое Гарагуля сдержал. Более того, пройдет десять лет и в Кипрском порту Лимасол встретятся два судна – наш парусник «Товарищ», на котором я был на практике с курсантами, и его новейшее судно португальской постройки, на котором он был начальником радиостанции. Меня пригласили к капитану этого судна и на банкете в мою честь поблагодарили за хорошее воспитание и подготовку достойных кадров.

И тогда я окончательно понял, что за людей, особенно молодежь, нужно бороться до конца, до победы. Нет очень плохих людей, есть плохие обстоятельства и плохое окружение, есть неблагополучные характер и темперамент, есть проблемы мышления и раздумий о людях, о себе, о своем окружении.

Есть много чего, с чем нужно воевать единым педагогическим, общественным и административным фронтами. Не скажу, что все в жизни в части воспитания юношей, будущих моряков, было в порядке. Были и проколы, и крупные ошибки, но рано или поздно такие ребята приходили в училище, заканчивали его заочно и благодарили за науку, веру и уважение к личности. И что хорошо, что, в большинстве своем, педагогический коллектив очень дружный, сплоченный и инициативный, поддерживал такую тенденцию. Может, потому и выходили настоящие моряки и мужчины из Херсонской мореходки!

Пробыв неделю в отпуске в Бериславе, я получил извещение о болезни отца. Я не поехал к родителям в Карелию, потому что не хватало денег. Пришлось просить у брата Николая и его жены Зои. Они мне дали немного на билет туда и на питание в дороге.

У родителей я пробыл две недели. Был очень рад, что отец воспрял духом, и засобирался в Херсон. Но денег тоже не было - все потратили на мое, как говорил отец, достойное флотское питание. Пришлось ехать к брату Сергею в Петрозаводск. Он там учился в Петрозаводском пехотном училище. Но и он не мог ничем мне помочь. Сел я зайцем в поезд Мурманск-Москва. Ох, и настрадался я тогда!

Скрывался от контроля, а билеты проверяли чуть ли не через каждые сто километров. Находились, правда, проводницы, которые прятали меня, а некоторые выгоняли из вагона. Но ничего, до Москвы доехал с горем пополам. Тут у меня жила и работала на химзаводе сестра Вера. И она ничем не могла мне помочь, кроме баночки сапожного крема (продукция ее завода). Хотя, хоть погостил. И друзьям довез эту банку. Зарплату сестре затянули, а первого начались занятия. Ничего не оставалось делать, как опять ехать зайцем.

В этом поезде была украинская бригада, которая никому не сочувствовала. Сутки за мной гонялись. Я прятался и на верхние полки за чемоданами и под, благо пассажиры помогали, да еще подкармливали.

В-общем, в Херсон я прибыл восьмого числа, опоздав из отпуска на девять суток. Прибытие было обозначено 30 августа. На другой день лично зам по ВМП Карандасов на утреннем построении вывел из строя всех опоздавших и объявил об уменьшении очередного летнего отпуска мне на восемнадцать дней (два дня наказания за каждый пропущенный). Я был расстроен необычайно. Впервые меня так серьезно наказали. Забегая вперед, скажу - это наказание хоть и не отменили, но и в действие не привели. И на следующий год, 1952-й, я получил полный отпуск.

А тут пришла другая беда, она ведь одна никогда не бывает. С первого сентября начались занятия по теоретической механике – новый предмет. Уже три темы ребята усвоили, а я, конечно, был нулевым. Просто не успел ознакомиться. Преподаватель Романов, не знаю почему, может за опоздание, а тогда за такое опоздание даже отчисляли, вызвал меня к доске и предложил решить задачу по статике. Я прочитал условие и честно признался, что способа решения этой задачи я не знаю.

- Тогда, два, - сказал Романов. – Садитесь.

Потом стало известно, что двойку он поставил не в классный журнал, а в свой блокнот. Уже потом старшекурсники объяснили, что он в журнал ставил двойку только после третьего неудачного ответа. Такая у него была метода.

Прошел месяц. Я серьезно занимался этой новой наукой. И однажды преподаватель задал нам на дом три задачки. Две из них почти все быстро решили, а одна никому не поддалась, в том числе и мне. Я с ней провозился еще часа два после отбоя.

На другой день Романов стал вызывать к доске моих товарищей для решения именно этой задачи. Уже человек десять побывало у доски, когда очередь дошла до меня. И тут я должен признаться, что есть в природе какая-то сила, которая помогает человеку.

Предыдущей ночью я поздно заснул. И вот, во сне мне привиделась эта задача и способ ее решения. Я не поленился, встал и записал ее решение на листочке карандашом. И правильно сделал, потому что утром я уже не помнил, как ее можно решить.

Выйдя к доске, я набросал схему, формулы и написал ответ. Преподаватель долго смотрел на меня и сказал:

- Я знаю три способа решения этой задачи, Вы нашли четвертый! Ставлю Вам пять с плюсом. Больше спрашивать не буду.

И действительно, больше он меня не вызывал, хотя контрольные работы я писал и экзамен сдавал без подготовки.

Почему он так поступил? Думаю, все поймут, если я объясню его амплуа. Он настолько знал свой предмет, что помнил содержание всех (более тысячи) задач (задачник Мещерского), ход их решения и ответы на них. Поэтому что-то новое в ученике он отмечал не только отметкой в журнале, но и рассказами об этом на педагогическом совете и в других группах. Авторитет мой, было пошатнувшийся, пошел в гору, и притом резко. Старшекурсники даже приходили в группу и спрашивали: «Дайте глянуть на вашего теоретика. Где тут ваш Лобачевский?».

Но вернемся на второй курс. Осень 1951 года. Первый урок – черчение. Преподаватель Пастух Георгий Емельянович, инженер-строитель, работал с довоенных лет в тогдашнем морском техникуме. После войны с наградами вернулся в училище. Автор проекта восстановления главного корпуса училища и достройки его в трехэтажном исполнении. Хороший проект и хорошее здание получило морское учебное заведение и город Херсон.

Моряки и общественность города любят его, а те, кто плавает и посещает Херсон, с удовольствием приходят сами, приводят жен, детей, родственников и знакомых. Многие из них находят себя в музее истории. Это здание имело один недостаток, вернее, два. Один заключен был в проекте. Поскольку третий этаж был дополнительным, то на нем, кроме аудиторий, разместили спортивный и актовый залы. Моя аудитория на втором курсе находилась под спортзалом. Замечу, аудитории у нас были красивыми, с декоративной лепкой на потолке по периметру и вокруг люстр.

По злой иронии судьбы именно на уроке Пастухова наверху у преподавателя Ашписа Ильи Владимировича шел урок физкультуры с поднятием тяжестей – штанги и гирь (курсанты любили эти игрушки). Кто-то не удержал штангу и уронил ее на помост. Она так грохнула, что в нашей аудитории отвалилась лепка от люстры и многокилограммовая известково-цементная масса рухнула на пол между столами, где крайними сидели я и Леня Татаровский. Попади она кому-нибудь на голову, было бы плохо – живым, может быть и остался, но в каком виде? Один Бог знает. Характерно, что их, эти круги, потом убрали. Сделали новые – они и по сей день украшают аудитории. А преподаватель Пастух извинился перед нами за происшествие, как автор проекта, добавил, что строители, наверное, не соблюли технологию. Вот так тогда, честно, признавали свои недостатки, хотя за это могли и посадить в тюрьму «за диверсию». Благо – никто не пострадал. Да и свалили все на штангиста – взял слишком большой вес для себя, хотел получить пятерку.

Второй недостаток здания не мог предугадать никто. В шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годах прошлого века многие здания города по проспекту Ушакова начали проседать с большими трещинами. Эта участь постигла даже здание обкома Компартии Украины (о, ужас!), судомеханического техникума, а к началу восьмидесятых годов и нашего училища. Башня здания (см. фото) начала отходить от его основы по проспекту Ушакова и улице Перекопской. Причем трещина росла и изнутри хорошо просматривался внешний пейзаж. Обследование показало, что до нас дошел «плывун», глинистая подвижная масса с северного поселка. Вывод – необходимо укрепление фундамента.

Мы с начальником Атаманюком с помощью Министерства обратились в Московский институт имени Герсеванова, который занимался такими проблемами. Поехали в Одессу и заказали проект в ЧерноморНИИпроекте. Здесь нам здорово помог начальник Черноморского пароходства Пилипенко В.В., почетный курсант училища.

Проектная документация была готова к концу восьмидесятых годов. Начальником училища уже был назначен Ванденко Олег Павлович, многолетний, известный в мире капитан парусного барка «Товарищ». Фактически при нем Министерство Морского Флота СССР выделило триста тысяч рублей, а это были серьезные деньги, на капитальный ремонт здания и укрепление фундамента. Институт Герсеванова осуществлял укрепление фундамента по всему периметру здания, сверля отверстия как снаружи, так и изнутри здания диаметром примерно пятнадцать сантиметров и глубиной до пятнадцати метров и заливали на установленную в них арматуру жидкий бетон и жидкое стекло. Местные строители заделали трещины и теперь здание снова радует жителей и гостей города своей красотой.

Так что, спасли здание, спасли «альма-матер» многих поколений курсантов и теперь есть куда зайти, вспомнить молодость, потрогать колонны красивого вестибюля и парадного трапа, лестницы, ведущей на верхние этажи.

На втором курсе я продолжал старательно и самоотверженно учиться, но и осознал, что обычный человек не может быть талантливым во всех сферах, хотя уникумов наш мир знал не мало.

У меня плохо шла такая наука, как черчение, которую преподавал уже упомянутый Георгий Емельянович Пастух. Это был старательный, но суховатый учитель, которого курсантская масса прозвала «стандартом». Чертить надлежало по стандартам, а это у меня плохо получалось. Аляповато, грязновато даже в карандаше, не говоря уже о чертежах, сделанных тушью. Тут у меня бывали и кляксы, срезаемые лезвием безопасной бритвы и не украшавшие выполненную работу. Преподаватель был добрым и снисходительным человеком и ставил мне незаслуженные пятерки и реже четверки, так как не хотел умалять мое звание отличника. Так и не научившись хорошо чертить, хотя читать чертежи я умел, я просил своего друга Эдика Нигрея выполнить за меня зачетные работы, что он и делал быстро, изящно, аккуратно и красиво.

- Вот видите, Фомин! Можете, когда хотите, - говорил Георгий Емельянович.

Я криво усмехался, а друзья дружно поддакивали: «Да, он у нас такой! Он все может!». Однако, не все. Поэтому правильно выдают дипломы «с отличием» тем, у которых не более 25% хороших оценок.

Уже потом, работая в училище, и став коллегой Г.Е.Пастуха, я ему признался в своих слабостях, на что он, по-доброму улыбнувшись, ответил: «А я это знал».

Педагог не хотел мне портить биографию, как говаривали мои друзья. Может быть, этот шаг позволил мне уверовать в свои возможности в дальнейшей учебе в училище и в высшей мореходке. И эта вера заставляла меня учить не для ответа или сдачи экзамена, а для знания, для усвоения предмета. Хотя «и на старуху бывает проруха».

Уже на третьем курсе был у меня еще один тяжелый момент. «Судовые паровые турбины» преподавал опытный инженер-производственник Николай Александрович Нифонтов. Будучи не очень аккуратным, а порой и небрежным, человеком по внешнему виду, чего не любили курсанты, ему это прощали за глубокое знание предмета, за его веру, что турбины – лучший двигатель, который придумало человечество, а мы, курсанты будем знать ее устройство и эксплуатировать только на «пять».

Так вот, мне, как отличнику (была такая форма поощрения), разрешили сдать зимнюю сессию до ее начала, в конце семестра. Я все сдал на «отлично», оставался курс «Судовых паровых турбин». Последний экзамен и я еду на каникулы не на две недели, а на четыре.

И тут сдали мои нервы. Еще вчера я сам себя проверял по всем вопросам. Володя Збродов проверял каждый мой ответ по книге и конспекту. А тут как что-то выключилось в голове от нажатия кнопки. Ничего не помню, ничего не знаю. Читаю вопросы и не понимаю о чем идет речь. И так минут пятнадцать я краснел и бледнел. Но педагог был педагогом. Он что-то понял, ведь я обычно отвечал без подготовки.

- Ну, и ладно, сынок! Ты посиди, подумай минут пятнадцать, а я пока выйду.

Оставшись один в кабинете турбин, я начал смотреть плакаты, чертежи и стенды, и тут что-то в голове начало проясняться, как вроде бы я выходил из тумана на солнечную полосу.

Я выглянул в коридор.

- Николай Александрович, я готов!

Он зашел.

- Ну, давай, сынок, начни с третьего вопроса (а третий вопрос был самым сложным – он был рассчитан на логику мышления учащегося).

Четко и бойко, боясь сбиться с ритма, я начал отвечать.

- Достаточно, - прервал преподаватель, - давай зачетку – пять! И впредь не нервничай, и во всяких обстоятельствах не теряй уверенности в своих знаниях и возможностях. Механику это так необходимо! Все понял педагог. И в будущем, став преподавателем, я уже никогда не торопил никого с ответом, если был уверен в знаниях курсанта.

Второй курс стал моим личным триумфом, ибо я стал популярным не только на специальности, но и в училище. Со мной здоровались за руку не только заместители начальника, но и сам начальник училища Кривошей Иван Захарович. А это что-то значило.

Умный, волевой, принципиальный, непримиримый к недостаткам своим и подчиненных, он особо уважал и ценил, и лично знал в лицо всех лучших курсантов на каждом курсе и на каждой специальности. Знал, кто есть кто, откуда приехал, кто родители, кто что или кого любит и поражал всех своей памятью на людей, лица, фамилии и даты.

Он сыграл в дальнейшем большую роль в моей судьбе и ему останусь благодарным на всю жизнь. И я очень доволен, что повидал его, правда, не совсем здоровым, в его доме за месяц до его смерти и принес ему не только новогодние подарки, но и денежную помощь от благотворительного фонда «Морское братство», который я тогда возглавлял.

Дальше – больше. Летом 1952 года после экзаменационной сессии в училище на круглые пятерки учебный год закончили двенадцать человек. Всех нас сфотографировали у развернутого Знамени училища и вручили эти фото на торжественном собрании. Меня же по рекомендации командования сфотографировали на портрет в бескозырке, а портрет разместили в витрине фотоателье номер семнадцать по улице Суворова (она и сейчас там находится).

Здесь, наряду с лучшими людьми Херсона (лучшая ткачиха, лучший токарь и т.д.), красовалась моя фотография с надписью «Лучший курсант Херсонского мореходного училища Министерства морского флота СССР – Фомин А.И.». Эта фотография сыграла большую роль, пожалуй, главную, в моей личной жизни. Она позволит мне познакомиться, влюбиться, жениться, прожить длинную, полнокровную и интересную жизнь с самой благородной, красивой, единственной и неповторимой женщиной, с таким редким именем Джема. Но об этом дальше в специальном разделе «Мои женщины».

На втором курсе нам, судомеханикам, начали открывать визы на загранплавание. Открыли почти всем, кроме четверых человек, в том числе и меня. Почему, не знаю. Только одному парню не открыли потому, что его отец отбывал наказание в исправительном учреждении, о чем курсант Шустов Геннадий не написал в своей автобиографии. Потом он пойдет плавать, хорошо себя зарекомендует в каботаже, визу ему откроют и он будет работать на флоте старшим механиком до выхода на пенсию.

Другим тоже после смерти Сталина, в эпоху потепления откроют визы и только мне дадут допуск лишь в 1970 году, когда я уже буду замполитом училища, и сам буду представлять курсантов и сотрудников на загранплавание тогда еще в Одесском обкоме Компартии Украины. Здесь меня будут уже хорошо знать и сделают только одно замечание – не ведите переписку с зарубежными корреспондентами. Я, действительно, писал очень порядочные письма няне своего сына Олега, которая после работы у нас жила у своего сына в Австрии. Такие тогда были строгие порядки. Даже нам, педагогам, членам КПСС, не очень доверяли на Родине.

Из числа визированных из двух групп второго курса на загранплавание отобрали только шестнадцать человек, которых распределили на старые пароходы Черноморского морского пароходства «Орел» и «Тула», по восемь человек на каждый.

Всех нас, остальных, человек сорок, отправили на каботажную практику тоже в Одессу. В конце июня нас посадили на пароход «Славянск», возивший пассажиров на линии Херсон – Одесса - Херсон. Пароход был большой двухтрубный и мы прекрасно разместились на палубе.

Наши музыканты Валерий Акулов, Володя Збродов взялись за гитары и мы все полрейса подпевали им песни на морские темы и хорошо известные мотивы от «раскинулось море широко» до «прощайте, скалистые горы» и «на рейде морском легла тишина».

Часа четыре-пять (скорость десять узлов) топали по Днепру, наслаждались красивыми берегами и, наконец, вышли в Днепровский лиман, прошли остров Березань и Тендровскую косу, минули Очаков и (о, радость!) вышли в открытое море. Это был мой первый морской поход, первая встреча с морем, которое я полюблю на всю оставшуюся жизнь.

И было чем восхититься! Легкий ветерок не поднимал волн, море было гладким и только след от фортштевня, и от винта за кормой выдавал наше движение к матери портов Черноморских – Одессе.

А вокруг прыгали, резвились, ныряли, переходили с борта на борт десятки дельфинов (до этого я их видел только на картинках). Все бросили петь и играть, выстроились вдоль бортов и любовались водной гладью и ее бесконечностью. И только Толя Чернявский бурчал (а он два года плавал до училища): «Погодите, пойдем осенью, рванет норд-ост, затянет море темными тучами, а море, обгоняя тучи крутыми волнами трепанет и наше судно! И вот тогда мы увидим истинный дух водной стихии и определим – кто моряк, а кто пехота!

Но, как бы то ни было, я понял одно – море, как и добрая женщина, может быть во гневе, но мы же их не перестаем любить за это. И вот это первое чувство не смогли убить во мне ни штормовые Атлантический и Индийский океаны, ни моря Средиземноморья. Потому, что было ясно – гнев Нептуна страшен, но он преходящ. И рано или поздно кончается, а за ним следуют солнце, гладь и людская благодать.

В Одессе нас оркестры не встречали. С морвокзала пешком мы направились к Первой проходной порта, где у третьего причала стоял белоснежный красавец (таким тогда нам казался этот старый дореволюционной постройки) пароход «Иван Сусанин». А капитаном на нем был Денис Каминский, выпускник Херсонского довоенного морского техникума. Он был уже пенсионером и его направили обучать подрастающее поколение. Это был известный капитан Советского Союза и недаром одно из судов пароходства после его смерти назвали его именем.

Каминский обожал херсонцев и всегда говорил, что в Херсоне рождаются лучшие моряки и добавлял: «И вы, братцы, нас старших, в этом убеждении не подведите. И мы старались. Херсонцы на этом судне зарекомендовали себя хорошо. Хотя было и тяжело. Котлы – на твердом топливе и наша вахта была кочегарская – в котельном отделении.

Здесь стояли два огнетрубных котла, ( как нам объяснили, взрывоопасных, поэтому потребовали серьезности, ответственности и внимательности), с тремя топками каждый.

На два котла ставили на вахту двух кочегаров первого класса и двух помощников – кочегаров второго класса. И нас, безклассных кочегаров, поставили по 2 человека на котел.

Сказать, что первая вахта была адом – ничего не сказать. Температура под пятьдесят градусов, вытяжка на палубу и раструбы помогали мало – стояло жаркое лето 1952 года. На вахту мы заступали после сытного обеда и начинали вливать в себя воду кружками. Кочегар Федя молча усмехался, и напрасно. Через час, а вахта продолжалась четыре часа, мы были никакие.

Во-первых, мы по очереди из бункеров, а нам дали подальше, бегом возили тачки с углем. Бегом туда, бегом насыпали, бегом обратно, сброс и опять в том же духе. Кроме того, нашей задачей было: грузить шлак топочный в металлическую бадью, бежать на палубу и ручным воротом поднимать ее наверх (килограмм эдак пятьдесят), тащить к борту и опрокидывать в море.

Одышка, удушье от паров и газов (шлак поливали водой), пот градом, полный живот и тяжесть сделали свое черное дело. Когда пришла смена, ровно в 15.50, я лично не мог стоять на ногах и тем более идти по трапу на палубу. Мне помогли ребята и кочегар Федя, который ядовито заметил: «Воду нельзя было пить чайниками». В кочегарке висели на тросиках алюминиевые чайники и каждый, подходя, пил из носика воду. В основном, выпивали мы, практиканты, а старожилы только полоскали рот.

- Надо было, как порядочному, сказать это до работы, - ответил я.

Потом Федя поступил в наше училище (я был уже комсоргом), хорошо его закончил, плавал долго и хорошо трудился на флоте. Кстати, за воду, хоть и годы спустя, извинился, мол хотел проучить молодых и шибко грамотных. В сутки мы стояли по две вахты, сначала с 12.00 до 16.00 и с 0 часов до 4.00, затем с 4.00 до 8.00 утром и вечером и с 8.00 до 12.00 утром и вечером. Первые три-четыре дня были самыми тяжелыми. После вахты с трудом ели и спали – ночью на палубе. Выносили из кубриков матрацы и нежились ночной прохладой. Потом, как и все в жизни, все трудности остались позади.

Мы привыкли, закалились, научились чистить топки, подбрасывать в топку уголек и разгребать его, затем отваливать на сторону, выгребать из топки шлак, заливать его водой и поднимать его на палубу для выброса в море (тогда не было таких жестких экологических правил, как сегодня), что не считалось его загрязнением.

Механики, кочегары и машинисты работали с нами с душой, все показывали, учили, наблюдали, принимали работу. Потом нам оставили по одной вахте в сутки, ибо вторые четыре часа нужно было использовать для ведения отчетов по практике и дневников – была такая форма, где указывался день, объем и перечень выполненных работ и подпись принимавшего работу судового механика.

Опыт кочегара в жизни пригодился. Я перестал бояться трудностей (а тяжелее кочегарского труда ничего на свете не было, так мне казалось) и брался за все с оптимизмом. Даже усталость от дачных работ уже в старости мне будет казаться легким хлебом. Этот опыт научил меня ценить любой, даже тяжелый труд, уважать его, особенно если это касалось моряков.

О капитане Каменском. Настоящий моряк, отец-наставник, грамотный штурман, опытный лоцман, участник войны и обладатель высоких наград Родины. Он был для нас, юнцов, совершеннейшим авторитетом и, как говорят в Украине, дороговказом. Все любили его рассказы о море и моряках, о крупных судах, которыми он командовал в Черноморском пароходстве и о которых он говорил, как о живых существах.

Слышали, что он по своим знаниям и морской выучке, мог бы командовать и пассажирскими лайнерами. Туда брали грамотных, умных капитанов, джентльменов, коммуникабельных и выдержанных людей с высокими морально-волевыми качествами и хорошими манерами. И вот тут, в морали, был прокол. Наш капитан блистал на флоте нецензурным лексиконом. И мог три-пять минут ругать боцмана или матроса непечатными словами, ни разу не повторяясь. Это были ругательные поэмы. На вопрос начальству, чему он научит молодежь, оно отвечало, может молодежь его отучит от бранных слов. Не отучила, но кое-чему научилась. А все ж таких вершин, как он, никто потом не взял.

Причем, что интересно, я никогда не переносил мата, особенно из уст молодых людей, особенно девушек (а это имеет место в жизни сейчас). А вот капитана Каменского прощал и слушал без негодования. Наверное, потому, что он ругался, как говорят украинцы, настолько смачно, что не вызывал отторжения ни у кого. Тем более, нам объясняли, оправдывая его, что он так научился во время войны, отбивая воздушные атаки немцев, покрывать их очередями ругани. Что ж, победителей мы не судим. Сегодня в музее истории училища Денис Каменский представлен портретом, как один из тридцати двух выпускников, имя которого было присвоено транспортному теплоходу.

Первые дни плавания прошли на морских путях Одесса – Днепробугский лиман –Одесса – Крым – Одесса. Под Тендровской косой ловили рыбу, а повара жарили, варили ее, а скумбрию еще и солили. Рыбы было много, в том числе и камбалы, и бычков, и ставриды, и днепровской сельди. Вот уж налакомились! По приходу из рейса в Одессу, мы все считали себя уже опытными моряками и готовы были покорять женские сердца, но в порту стоял парусник «Товарищ».

Copyright © 2003-2022 Вячеслав Красников

При копировании материалов для WEB-сайтов указание открытой индексируемой ссылки на сайт http://www.morehodka.ru обязательно. При копировании авторских материалов обязательно указание автора